– Оботритесь.
Охотники оттёрли шлемы от крови. Теперь ругались и они. Монстр лежал на земле горой неподвижной плоти. Изнутри доносились вздохи и шорохи: отмирали самые дальние его полости, органы давали сбой, жидкости в последний раз перетекали из одной ёмкости в другую, из пузыря в селезёнку, всё отключалось, всё замирало навсегда. Как будто стоишь рядом с потерпевшим крушение паровозом или паровым экскаватором в конце рабочего дня, когда все клапаны открыты или поставлены на холостой ход. Затрещали кости; вес собственной плоти, утратившей равновесие – смертельный вес, – ломал оказавшиеся внизу хрупкие ручки. Туша, подрагивая, оседала.
Снова раздался треск. Высоко над головой от массивного ствола дерева отломилась гигантская ветка – и рухнула вниз. Со всей неотвратимостью – прямо на мёртвого динозавра.
– Ну вот, – Лесперанс сверился с часами, – как раз вовремя. Это то самое дерево, которое должно было его зашибить. – Он оглянулся на двоих охотников. – Хотите фотографию с охотничьим трофеем?
– Что?
– Мы не можем забрать добычу в Будущее. Туша должна остаться здесь, где зверю и было предназначено погибнуть, – теперь ею займутся насекомые, птицы и бактерии, как оно произошло бы без нас. В мире всё уравновешено. Тушу оставляем. Но мы можем сфотографировать вас на её фоне.
Двое охотников попытались собраться с мыслями, но сдались и покачали головами.
Они позволили увести себя по металлической Тропе. Устало рухнули на подушки. И осоловело оглянулись на поверженного Монстра, этот загнивающий курган. Странные птицеящеры и золотистые насекомые уже деловито копошились на дымящейся броне.
С пола Машины Времени донёсся какой-то звук. Все замерли. Там сидел и трясся Экельс.
– П-простите, – выговорил он наконец.
– Вставай! – рявкнул Травис.
Экельс поднялся на ноги.
– А ну марш обратно на Тропу, – приказал Травис, направляя на него винтовку. – В Машину ты не вернёшься. Мы оставляем тебя здесь.
Лесперанс ухватил Трависа за локоть:
– Погоди…
– А ты не лезь! – Травис сбросил его руку. – Этот сукин сын чуть не погубил нас всех. Но не в этом дело. Чёрт, не в этом. Его сапоги! Ты погляди на них! Он сошёл с Тропы! Боже мой, мы погибли! Одному Господу ведомо, какой штраф с нас сдерут! Десятки тысяч долларов страховки! Мы же гарантируем, что с Тропы никто не сойдёт. А он сошёл. Ох ты ж дурень треклятый! Мне придётся предоставить отчёт правительству. У нас, чего доброго, отнимут лицензию на путешествия! И одному Господу ведомо, что он наделал со Временем и с Историей!
– Да расслабься, он всего-то навсего набрал на сапоги немного грязи!
– А мы откуда знаем?! – заорал Травис. – Мы вообще ничего не знаем! Это всё тайна за семью печатями, будь я проклят! Экельс, пошёл вон!
Экельс схватился за рубашку:
– Я заплачу сколько надо. Сто тысяч долларов!
Травис негодующе воззрился на Экельсову чековую книжку и сплюнул:
– Ступай наружу. Динозавр лежит у самой тропы. Засунь ему руки в пасть по самый локоть. Тогда сможешь вернуться с нами.
– Но это неразумно!
– Зверь мёртв, ты, трусливый ублюдок! Пули! Нельзя оставлять пули. Они не принадлежат Прошлому, они могут что-нибудь изменить. Вот мой нож. Иди, выковыривай!
Джунгли снова ожили, наполнились древними шелестами и птичьими криками. Экельс медленно обернулся и уставился на первобытную падаль, гору кошмара и ужаса. Прошло много времени, прежде чем он точно сомнамбула побрёл по Тропе.
Пять минут спустя он вернулся, дрожа всем телом; руки его по локоть перепачкались в алой жиже. Он разжал кулаки. В каждой ладони лежало по несколько стальных пуль. А в следующий миг Экельс рухнул на пол. И так и остался лежать, не шевелясь.
– Напрасно ты так с ним, – укорил Лесперанс.
– Да ладно! Не спеши судить. – Травис пнул носком сапога неподвижное тело. – Выживет, куда денется. Следующий раз на такую дичь не пойдёт. О’кей. – Он устало показал Лесперансу большой палец. – Врубай. Поехали домой.
1492. 1776. 1812.
Охотники умыли лица и руки. Сменили покрытые запёкшейся грязью рубашки и штаны. Экельс пришёл в себя и был уже на ногах, но молчал. Травис негодующе испепелял его взглядом минут десять.
– Не смотрите на меня так! – вскрикнул Экельс. – Я ничего такого не сделал.
– Как знать?
– Да просто соскочил с Тропы, и всё, ну, сапоги немножко запачкал – и чего вы от меня хотите? Мне бухнуться на колени и молиться?!
– Возможно, молитва нам ещё понадобится. Предупреждаю вас, Экельс, не факт, что я отпущу вас живым. Ружьё у меня наготове.
– Я ни в чём не виноват. Я ничего не сделал!
1999. 2000. 2055.
Машина остановилась.
– Выходите, – скомандовал Травис.
Они снова оказались в том же помещении, откуда стартовали. В том же, да не совсем. За той же стойкой сидел тот же секретарь. Но не совсем такой же и не совсем за той же стойкой.
Травис быстро заозирался.
– Тут всё в порядке? – крикнул он.
– Лучше некуда. Добро пожаловать домой!
Но Травис не спешил расслабиться. Он словно бы всматривался в самые атомы воздуха, оценивал, как сквозь единственное высокое окно льётся солнце.
– О’кей, Экельс, выметайся. И не возвращайся больше.
Но Экельс словно прирос к месту.
– Ты что, не слышал?! – рявкнул Травис. – Ты на что пялишься?
Экельс принюхивался к воздуху: в нём ощущалось что-то такое непривычное – химический привкус, настолько неуловимый и тонкий, что предостерегал о нём лишь еле слышный подсознательный голос. Цвета – белый, серый, синий, оранжевый – на стене, на мебели, в небе за окном, они… они… И потом ещё это ощущение. По коже пробежали мурашки. Руки непроизвольно задёргались.
Экельс стоял неподвижно, всеми порами тела вбирая странную чужеродность. Должно быть, где-то кто-то засвистел в свисток, который слышат только собаки. Его собственное тело словно вопило в ответ, требуя тишины.
За пределами этого помещения, этой стены, этого человека – который не совсем тот же самый человек за стойкой, и стойка не совсем та же самая… раскинулся целый мир улиц и людей. Что это теперь за мир, неизвестно. Экельс почти чувствовал, как они движутся – там, за стенами, точно бессчётные шахматные фигурки, подхваченные сухим ветром…
Но первое, что привлекало внимание, – это объявление на стене офиса, то же самое объявление, которое он прочёл сегодня утром, войдя сюда впервые.
Объявление отчего-то изменилось:
СЕФАРИ ВО ВРЕМИНИ, ИНКАРПАРЕЙТЕД
СЕФАРИ ВО ЛЮБУЮ ГОДИНУ ПРОШЛАВО
