Юля записывает и бухтит:
— Это не поклонник. Это мастодонт на выпасе. Вообще непонятно, что ему от нее надо. Ему, кстати, лет двенадцать-то есть?
Соня обиженно разглядывает Юлин дорогой каблук, раздумывая о том, не сдернуть ли ее с лестницы и надавать тумаков, но сдерживается.
— Да, мне тридцать четыре года, да, я не юная красотка и руки у меня страшные, — говорит она подругам и смотрит на свои грязные, потрескавшиеся от строительной пыли руки. — А он роскошный красавец, во вкусе Висконти. Спасибо тебе, мать сыра земля. Спасибо тебе, подруженька, за правду.
Юля совершенно невозмутимо гладит себя по голове:
— Спасибо мне за правду. Кто тебе, дурехе, еще скажет?
Соня насупилась:
— Ну что? Опять мезальянс?
Юля не умеет кривить душой:
— Еще бы!
— Я не тебя, змеюка, спрашиваю.
Соня с надеждой смотрит на Нонну. Нонна кивает, мучаясь от угрызений совести:
— Причем по всем статьям… Уф, устала…
— Ну да… ну да… Он не знает, кто такой Шекспир, ошибочно полагая, что это имя персонажа, сказавшего «Быть или не быть?» В каком-то, девочки, смысле он прав. Конечно, ведь это действительно сказал Шекспир…
Нонна садится на ворох тряпья в углу.
— Тогда перекур.
Юля у себя наверху оживилась:
— Я тоже выдохлась.
— Молчи, коварная. Мы освободили тебя от работы, сострадая джинсам от «Кельвина Кляйна»! — прикрикнула на нее Соня.
— Не ссорьтесь, девочки…
Нонна внимательно посмотрела на Юлю.
— Слушай, я уже забыла, какого она цвета… Давай ей башку перекрасим?
— Давай, давай, — закивала Сонька. — А то сидит тут и бухтит: «Мужики козлы, мужики козлы»!
Они надвигаются. Нонка умеет скашивать глаза, сдвигая их не к переносице, а разводя в стороны. Это ужасно страшно.
— Девки, не смейте! — визжит Юля.
Она уже стоит на самой вершине стремянки и притоптывает на месте.
— Отойдите!
Соня гримасничает и тянет длинные руки к ногам подруги:
— И стащим с нее дорогие джинсы! И продадим их на базаре…
— Крысы мерзкие! Ошалели совсем!
— Нет, с нее лучше кожу содрать. Сделаем абажур. — Нонна путает косыми глазами. Правый закатился под самое веко. — Он дорогой получится, весь в картинках…
— Они смываются, смываются!!!
— Не все, есть и постоянного пользования, — уточняет Соня.
— Да ладно, не ори. Кому ты нужна — пожар в Зимбабве, — устало машет рукой Нонна.
Юля, успокоившись, садится. Опасность миновала. Но тут эти клячи, ее подружки, подбегают, тянут ее со стремянки и все вместе валятся на кипу матрасов.
Над головами растерзанный потолок Борюсика, хотя они так устали, что он кажется им звездным небом. Это просто мушки перед глазами. И вдруг Соня, как строевой запевала, залилась песней:
Однажды морем я плыла на пароходе том.
Погода чудная была, но вдруг раздался гром.
Песня раскидывалась словами — волнами, и девчонки подхватили:
Ай-яй, в глазах туман,
Кружится голова.
Едва держусь я на ногах,
Но я ведь не пьяна.
И их уже раскачивает, болтает, как по морю, из стороны в сторону, словно на том пароходе, и голова кружится:
А капитан приветлив был, в каюту пригласил.
Налил шампанского вина и выпить предложил.
Ай-яй, в глазах туман,
Кружится голова.
Едва держусь я на ногах,
Но я ведь не пьяна.
И ведь бывают женские судьбы, в которых страсти меняются новыми увлечениями и новым клокотанием души:
А через год родился сын, морской волны буян.
А кто же в этом виноват? Конечно, капитан.
Ай-яй, в глазах туман,
Кружится голова.
Ночь сменилась утром. Досыпали в кафе у Лосевой. Она работала с семи утра.
В семь посетителей нет, одни экономные иностранцы. Они с удивлением разглядывали трех молодых женщин в серой строительной пыли, устроившихся за столиком возле окна. Перед ними чашки дымящегося кофе. Однако ни одна из них не прикоснулась к напитку: рыжая девушка спит на левом плече хозяйки кафе, пышногрудая красавица устроилась на правом, а еще одна большеротая, чем-то похожая на обезьяну женщина с пышной копной волос лежала положив голову на колени одной из подруг.
Официантка шумно убирает посуду со столика рядом, роняет ложку. Лосева подносит палец к губам. Перед ней раскрытая тетрадь шелестит страницами на сквозняке. Лосева осторожно заглядывает туда:
«В юности мы с подругами смотрели на проблему выбора профессии, как на что-то священное. Мы говорили часами о призвании, о том, что в этом деле ни в коем случае нельзя ошибиться. Ошибка — смерти подобна. Неверно выбранная работа, как раковая опухоль, опутает всю жизнь гнилостными метастазами. Она сделает несчастной и вызовет проклятия небес. Как будто профессия — это все, что у нас есть. Как будто профессия — это мы сами! Отчасти это так. Но только отчасти. Мы — больше. Большая сила в том, чтобы уметь хранить верность своему дару — художника, поэта или учителя, неважно. Но не меньшая сила духа требуется, чтобы отказаться от своих амбиций. Ради своих близких, ради своего будущего. А наши таланты у нас никто не отнимет».
Глава 3
ВСЕ — В БАНЮ!
Бывают дни, когда действительность очень близко подбирается к Сониным мечтам. Она часто задумывалась над тем, как совместить две своих страсти — к изобразительному искусству и к сильным мужчинам? Пиком этих волнующих размышлений был, конечно, любовный экстаз в зале Рубенса в Эрмитаже. Ей, в отличие от Юльки, не только близок этот сочный эпикуреец, он ее откровенно возбуждает. Она всерьез размышляла о том, как бы подкупить директора Эрмитажа, чтобы остаться на ночь в крупнейшем музее Европы и заняться любовью в окружении великих полотен. Благо директор в юности ухлестывал за Сониной мамашей, тогда веселой и кудрявой искусствоведшей Настей. Он должен понять, он мужик умный. Возможно, и его самого когда-то будоражили подобные фантазии. Кто знает? Соня нашла бы нужные слова, а ее убедительность в моменты возбуждения общеизвестна. Короче, план был вполне осуществим. Проблема состояла в том, что за всю свою богатую авантюрами половую жизнь Соня не встретила человека, с которым хотела бы осуществить эту культурную акцию. И только сейчас, когда появился геркулесоподобный эвакуаторщик Рома, она бросает пробный камень.
