— Юлька, отстань!
Юля смеется. Кажется, ей просто приятно дразнить подругу. Нонна же вполне серьезно обороняется от Юлиного напора.
Гаврик отличался от всех остальных людей тем, что не знал, что он отличается от остальных людей. Он не думал, нравится ли ему солнце или дождь. Не спрашивал себя: что лучше — футбол или, быть может, художественная гимнастика? Он любил вино и женщин, равно как дружил с мужчинами и водкой. Конечно, он запивал иногда — от полноты чувств и еще от того, что никто никогда не сказал ему: «Старик, ты потрясающе талантлив!» Друзья считали, что он и без них это знает.
С тех пор как инфернальщик Эдуард взял его в оборот, Гаврила впервые ощутил, что затяжные осенние дожди неприятны и утомительны, а у соседки Лизы очень громкий смех. Эти открытия не радовали его. Он всеми силами пытался им сопротивляться. Поэтому он отказал Нонке и собирался объявить Эдику, что уходит из клуба. Ему стало казаться, что он, Гаврик, хороший питерский художник, поэт и музыкант, принадлежит инфернальщику, как баня, ресторан, клуб и многое другое. Если бы Гаврик умел объяснять жизнь не стихами и картинами, не образами и метафорами, а обычной человеческой речью, он бы сказал: «Я потерял свободу выбора». Но он не умел.
После того как Гаврик сказал Нонке свое решительное «нет», он напился, а потом очень переживал. Не о себе. О ней. Он подумал, что, в сущности, она оказалась точно в таком же положении. Он разыскал Эдика, через него — Соню. Та сказала, где можно найти подругу.
Нонка вздрогнула, когда над ее головой раздался голос Гаврика Лубнина:
— Я решил, дам песню.
— Извините?
— Я подумал и решил, что буду сниматься в клипе.
— Ну и правильно! — обрадовалась она, даже не выясняя, что побудило его передумать.
Юля разочарованно присвистнула — Обломовой клип не обломится:
— Ну и плохо.
— Ну и прекрасно! — заявила Нонна.
Гаврик внимательно посмотрел на рыжую шевелюру Юли.
— А тебя я нарисую.
— А я — тебя, — ответила она.
Смета и калькуляция. Лосева сказала, что это самое главное. Соня была с ней согласна. Звук, свет, камера… Лосева нажимала на кнопки калькулятора. Складывали, вычитали, умножали количество съемочных дней на стоимость приборов в смену. Пачка денег рассыпалась на части. Оператор, осветитель, гример…
На заброшенном дворе строили павильон. Юля и Соня фактурили задник — оклеивали старыми газетами, вешали бутафорские пистолеты и кинжалы.
Примеряли Гаврику рубашки. Делали пробные фотографии, проверяя, хорошо ли он выглядит на пленке. В белой рубашке — с зализанными, как у гангстера, волосами. В красной рубашке — с цыганским чубом. В очках и галстуке — похож на клерка.
И снова считали деньги. Они таяли на глазах.
Включаются и выключаются прожектора. Все готово к съемке.
Ехала, ехала, ехала машина…
Ехали, ехали, ехали, не знали…
— Стоп, стоп, стоп. Гриша, остановитесь! — кричит Нонка.
Звукорежиссер останавливает запись. Оператор выключает камеру. Гриша устало опускает плечи. Уже час они гоняют первый куплет, и все ей что-то не нравится.
— Что не так?
— Нет, нет, нет, Гриша. Все не так!
— Ну что? Что конкретно?
Гаврик без раздражения, но требовательно смотрит на Нонну. Если она не объяснит ему, что делать, он может и уйти.
— Ну, не так. Ну, какие вы слова поете? — спрашивает Нонна.
— Ехала машина — черные колеса. В ней четыре хлопца — дулы и курки…
— Во-первых, не «дулы», а «дула», — поправляет Нонна.
— А у меня — дулы! — настаивает Гаврик. — Это шутка, понимаешь? У меня песня-шутка, пародия, шалопайство.
— Да в том-то и дело! А вы сразу начинаете страдать. Берете в руки гитару и начинаете страдать. Давайте еще раз, и повеселее. Так. Внимание! Мотор! Начали!
Гаврик берет несколько аккордов. Нонна смотрит в монитор и кричит:
— Стоп!
— Что?
— Нет, у вас все хорошо, — успокаивает она артиста и обращается к оператору: — Витя, смотрите, у актера черная тень в пол-лица, или мне кажется?
Оператор отстраняется от визира камеры и тоже смотрит в монитор.
— Да нормально вроде.
— А я говорю — ненормально!
— И что делать? — спрашивает Витя.
— Очевидно, поправить прибор! Мотор! Начали!
Юля поправляла рубашку на Гаврике.
Кушали сметану, кушали петрушку,
Рисовали дело на краю стола,
Как подъедут к банку, как достанут пушку.
Ночь перед налетом черною была.
Снимали.
Ехала, ехала, ехала машина…
Гример поправляла тон на лице артиста.
Ехали, не знали, что их поджидали
Бронные жилеты, дулы и курки.
Ждали их в засаде короба-ребята.
На ногах ботинки, на башках чулки.
Переменили точку. Снимали.
А-я-я ехала, ехала, черные колеса…
Сгрудившись вокруг стола, обедали. Нонна к еде не притрагивалась. Ходила из угла в угол по съемочной площадке. У нее в руках раскадровки. Листов много. Со стороны можно было предположить, что снимается «Ватерлоо», а не маленький клип на забавную песню.
Их вложила Нелька — курва из отеля.
Слушала у двери, делала звонки.
Долго у Сбербанка землю мыли с мылом
И с башок снимали Нелькины чулки.
За столом царило веселье. Сонька схватила у Гаврика гитару, пробовала взять какой-то сложный аккорд, тот поправлял ей пальцы. Смеялся. Юля с Гавриком рисовали друг друга наперегонки. Смеялись.
Долго у сбербанка мыли с мылом землю.
Где лежало тело — мелом силуэт.
Часто ходит Нелька к четырем могилам.
Водка и сметана и зелени букет.
Снова снимали.
Ехали, ехали, ехали, попали…
Потом Соня целовалась с оператором. После оператор целовался с гримершей. Гаврик пытался поцеловать Юлю, но Юля мастерски уклонялась. Затем веселье кончилось и они снова стали работать.
В павильон вошел Эдуард. Куртка, джинсы, резиновые сапоги — все в комьях грязи. На голове вязаная шапчонка колпаком. Юля поправила новый костюм на Гаврике, ловко увернулась от его руки, наделенной похлопать ее по заду, и вышла из кадра. Спиной отступила еще на несколько шагов и во что-то уперлась. Обернулась и увидела какого-то замызганного типа.
