Брови Мэри-Энн разгладились.
– Конечно. Доброй ночи, Кэт. – Она вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.
Пытаясь унять ураган, который подняли ее разбушевавшиеся нервы, Кэтрин прислушивалась к звуку удаляющихся шагов Мэри-Энн. К скрипу половиц под ее ногами.
И заставила себя повернуться к окну.
Ей не привиделось. Роза была там – идеальная, белоснежная, на длинном стебле. Ее положила так, чтобы отсвет цветного витражного ромба обрамлял ее, как рамка.
Задыхаясь от волнения, Кэт подошла к окну и подняла раму. Осторожно, чтобы не уколоться, взяла розу.
Ночной ветерок принес цитрусовый аромат – выглянув, она увидела, что лимонное деревце, пересаженное к ней под окно, уже дотянулось до второго этажа, а его ветви гнутся под тяжестью спелых плодов. Кэт внимательно оглядела ветки, лужайку и сад, но там не было ничего, кроме ночных теней.
Тогда она посмотрела наверх и вдруг заметила блестящие черные глазки. Отшатнувшись, она уронила розу к своим ногам.
Ворон наклонил голову набок. Точнее, ей подумалось, что наклонил. Черные, как чернила перья были почти невидимы в темноте.
– Привет, – поздоровалась она, зябко ежась от ночного холодка.
– Добрый вечер, прекрасная дама! Простите ль вы меня теперь, за то, что постучал я в вашу дверь?
– О, вообще-то, это не совсем дверь. Скорее, окно.
Ворон тряхнул головой.
– Пришлось допустить некоторые вольности ради рифмы.
– Понятно. Что ж… добрый вечер, прекрасный Ворон! Простить вас я должна за неожиданную встречу у окна.
Заливистый смех заставил Кэтрин замереть, а ее сердце – подскочить до самого горла.
Из-за черного наряда его невозможно было разглядеть в кроне деревца. Он казался таинственным и прекрасным, а в золотых глазах отражался огонь ее камина.
– Потрясающе, правда, Ворон? – сказал Джокер. – Леди слагает стихи, как заправский поэт.
– Что вы здесь делаете? – спросила Кэтрин. – Я думала, вы ушли вместе с Королем.
– Сегодня вечером я ему больше не нужен, и он меня отпустил. Я решил погулять, осмотреться. Ведь я недавно в этих краях.
– Но вы же не гуляете. Вы лазаете по деревьям.
– И это неплохая тренировка.
Кэтрин высунулась подальше в окно.
– Признайтесь, ухаживание – это ваша идея?
Широкая улыбка исчезла, и даже в темноте стало заметно, что Джокеру не по себе.
– Надеюсь, что я не злоупотребил своими полномочиями, миледи. Но на сегодняшнем приеме мне показалось, что вы предпочли бы продолжительное ухаживание немедленному предложению руки и сердца.
Кэт сжала губы.
– Хотя со стороны могло показаться также, – продолжал Джокер сочувственным голосом, – что вы не в восторге от обоих этих предложений.
– Вы, видимо, считаете, что я буду полной дурой, если осмелюсь даже подумать о том, чтобы их отклонить.
– Миледи, я сам дурак – таково уж мое ремесло. И могу сказать с уверенностью, что у вас нет к нему никаких задатков.
– Какое облегчение, – прыснула она.
– В самом деле? Вы что-то имеете против дураков?
– Вовсе нет. Просто, будь у меня от природы способности не только к стихосложению, но и к глупости, я бы попыталась занять ваше место, а это было бы досадно: уж очень хорошо оно вам подходит.
Его гибкое и мускулистое переместилось среди ветвей, и Кэт догадалась, что Джокер расслабился. Удивительно, но она не чувствовала, как он напряжен, до тех пор, пока это напряжение не ушло.
– Кажется, оно мне и впрямь подходит, – сказал он. – Но, осмелюсь заметить, вам мой колпак пошел бы больше.
И он слегка тряхнул головой, заставив бубенцы мелодично звякнуть.
Их улыбки встретились в темноте, осторожные и немного подозрительные.
Вдруг, спугнув их, в коридоре послышались чьи-то шаги. Кэт ахнула и повернулась к окну спиной – но шаги прошаркали мимо. Вероятно, это отец решил перед сном посидеть в библиотеке.
Кэт медленно выдохнула, удары сердца отдавались даже в кончиках пальцев.
Снова высунув голову в окно, она увидела, что Джокер не шелохнулся, не поменял положения, но его тело снова превратилось в тугой комок мышц.
– Итак, – заговорила Кэт, стараясь, чтобы ее голос звучал легко и весело, хотя он все еще немного дрожал, – хотела я ухаживания или не хотела, оно все равно меня настигло. Благодарю за… участие, но теперь вам лучше уйти, пока вас никто не увидел.
Она потянулась, чтобы закрыть окно.
– Подождите! – Джокер соскочил с ветки, на которой сидел, и, миновав сразу несколько других, оказался на расстоянии вытянутой руки от Кэт. Все это было проделано так же легко, как если бы он шел по гладкому полу. – Разве есть еще кто-то?
Кэт помедлила.
– Как, простите?
– Вы влюблены в кого-то другого?
Она выпрямилась, кипя от возмущения.
– Почему вы позволяете себе задавать мне такие вопросы?
– Я подумал – возможно, в этом кроется причина того, что Король вам так неугоден. Я подумал, что ваше сердце может быть уже отдано кому-то, но… но ваши родители, возможно, не одобряют этот выбор.
Кэт замотала головой.
– Нет, нет никого другого.
– Вы уверены?
Досада острой стрелой воткнулась под ребра, застигнув ее врасплох.
– Если бы я отдала кому-то свое сердце, то, будьте покойны, я бы об этом знала.
Плечи Джокера поникли, хотя он и продолжал держаться обеими руками за верхние ветки. Ее слова, казалось, принесли ему облегчение, но и озадачили.
– Разумеется, вы бы знали.
– Поймите меня правильно, – заторопилась Кэтрин, – Мне очень симпатичен Король, я только…
– Вы не должны ничего объяснять, леди Пинкертон. Признаюсь, Король и мне очень симпатичен, хотя я не так долго его знаю. И тем не менее, я, кажется, понимаю вас.
Как великодушно было сказать это именно сейчас, ведь Кэтрин уже начинала чувствовать себя государственной изменницей из-за того, что не влюблена Короля.
– Вы, кстати, мне тоже очень симпатичны.
Кэт даже засмеялась, так неожиданно прозвучал комплимент – или то, что показалось ей комплиментом. Он был не настолько романтичен, чтобы расценить его как признание.
– Я?
– Да. Вы другая, совсем не такая, как остальные дамы и господа в здешнем обществе. Я уверен, любая другая девушка стала бы визжать и швыряться камнями, покажись я в окне их спальни.
– Обычно у меня нет под рукой запаса камней. – Кэт вдруг густо покраснела, сообразив, что он совершенно прав. У нее под окном мужчина. Поздним вечером. С ними никого больше нет… не считая его друга Ворона. Она нахмурилась. – Впрочем, если вы намекаете, что мой нравственный облик может вызывать сомнения, спешу вас разочаровать: вы ошибаетесь.
