Он смотрел на нее, ожидая поддержки, и Фрэнсис вновь подумала, как доброжелателен к ним всем этот человек.
– Это, разумеется, излишняя предосторожность, – продолжил врач. – Но важный шаг, чтобы сохранить хорошие отношения с агентством.
– Вы имеете в виду, что тогда никто не посмеет напасть на них извне, – пробормотала она.
– Тогда вообще никто не посмеет напасть на них! Мистер Годольфин взялся организовать охрану. Он проявляет инициативу во всем. Это же тот самый мистер Годольфин, верно? Какое отношение он имеет к вашей семье?
Фрэнсис хотела заявить: «Он – настоящий муж Филлиды» – и посмотреть на реакцию врача, но она сдержалась и выразилась более осмотрительно:
– Он не наш родственник, однако давний друг. Когда он вернулся и обнаружил, что у нас происходят чудовищные события, а папу задержал карантин, то предложил остаться здесь и помогать.
– Ясно, – доктора ее ответ удовлетворил. – Очень благородный поступок, – добавил он, но Фрэнсис заметила, как при этом он бросил взгляд в спальню, и встревожилась, подумав о том, чего могла наговорить ему Филлида в горячечном бреду.
С отъездом доктора и с возвращением миссис Сэндерсон к дежурству у постели больной в доме установился относительный покой. Полицейский снова занял позицию в холле, а Годольфин встречался в галерее с Бриди, чтобы исполнить взятую на себя миссию.
Фрэнсис прошла в свою комнату и села на кровать. Только сейчас она почувствовала, что смертельно устала. Она вспомнила о матери. Поселившись в доме, вторая жена Мейрика часто садилась и как бы вслушивалась в боль любого своего недуга. «Только так можно справиться с болезнью», – объясняла она детям, когда те забирались к ней в постель. «Вслушайтесь в боль, и она перестанет быть вашей, мои дорогие. Это надо уметь. Как только у вас что-то заболит, научитесь слушать боль».
И теперь Фрэнсис словно слушала свою усталость, тупую боль, обручем сжимавшую сердце, проявлявшуюся реально, физически, создавая впечатление, будто в сердце открылась рана.
Она по-прежнему сидела, не меняя позы, когда ее разыскала Доротея. Старая служанка вошла, бормоча какие-то утешения, но одновременно не переставая сыпать упреками в свой адрес. Она грузно опустилась в кресло, стоявшее рядом с кроватью.
– Прошу прощения, мисс, – произнесла Доротея. – Но ничего не могу с собой поделать. Такое чувство, что ноги могут вот-вот отказаться служить мне.
– Доротея! – Фрэнсис вскочила с постели, встревоженная и исполненная раскаяния. – Мне так жаль! Что я могу для тебя сделать? Постоянно забываю, насколько ты старше всех нас. А следовало бы помнить.
– Я говорю не о работе. Работа для меня пустяки. Садитесь, мисс. – Доротея тяжело дышала, а ее квадратной формы морщинистое лицо выглядело бледнее обычного. – Я по-прежнему сильная, как не устаю повторять своей племяннице, когда она начинает допытываться, почему я не ухожу со службы у вас. Нет. Тут дело не в работе. У меня сердце ноет. – И она выразительным жестом приложила ладонь к своей плотно обтянутой черной тканью груди. – Сердце не на месте, – промолвила Доротея, посмотрев на Фрэнсис. – Я очень люблю хозяйку. Будь она даже моей матерью, я бы не смогла любить ее сильнее. Я у нее в услужении еще с девичества, с пятнадцати лет. На моих глазах она состарилась.
Она замолчала, и Фрэнсис заметила, как слезы закапали из ее глаз, стекая по щекам. Слезы на морщинистом лице всегда приводят в смущение, но на лице Доротеи, истинной носительницы силы и здравого смысла, они выглядели пугающе.
– Я вроде как сама чуток умом тронулась, – продолжила Доротея, яростными движениями протирая глаза. – Но мне так страшно, дорогая мисс Фрэнсис, что и описать не могу. Понимаете, ведь я уже не в первый раз застаю ее разгуливающей по дому.
– Что?!
– Ну-ну, милая, не надо волноваться. – Теперь, когда признание было сделано, а секрет раскрыт, Доротея снова стала похожа на себя прежнюю. – Ведь, коли на то пошло, это ничего особо не значит. Но я должна была рассказать кому-то об этом. С полицией говорить не хочу. Они опять начнут понапрасну тревожить ее, а она слишком старая. Я не допущу их к ней. Только через мой труп, вот как я вам скажу. Чтобы эти грубияны приставали к хозяйке? Не дозволю.
– Но откуда такие мысли, Доротея? О чем ты беспокоишься? Когда ты видела ее бродившей по дому? Не в ту самую ночь…
– Именно. Той ночью, когда, как говорят, помер мистер Роберт. Она разгуливала по дому в кромешной тьме. Понимаете, она очень хорошо знает, как все устроено в этом доме. Мы же тридцать лет прожили тут. За такое время успеешь изучить каждый закуток.
Фрэнсис снова села. Она прищурилась, а губы плотно сжались от внезапно пережитого испуга.
– Ты должна мне все рассказать! – потребовала она.
Доротея склонилась к ней ближе и заговорила тихо и монотонно:
– Помните, как в ту ночь повстречали меня у двери спальни мисс Филлиды. Вы еще обмолвились тогда, что хозяйке не следовало приезжать сюда, а я с вами согласилась, но объяснила: уж больно сердита она на мистера Роберта. А еще сказала вот о чем. Мол, хозяйка не хочет ложиться спать, а сидит у камина и вспоминает прежние времена.
– Да, помню. Продолжай.
– Вернулась, значит, я к ней. Она вроде как угомонилась, но заставить ее лечь мне не удавалось. Ее и то раздражало, и это. А я лишь уговаривала ее. Вскоре я вышла, а хозяйку оставила одну. Это всегда ей не нравилось, и я подумала, что хоть так приведу ее в чувство. Спустилась в кухню разогреть для нее немного молока. Норрис в ту ночь отсутствовал, и я разговорилась с миссис Сэндерсон и с Молли. Даже не знаю, долго ли там проторчала, но не менее часа. А когда стала возвращаться обратно со стаканом молока на подносе, то заметила, что весь свет в доме потушен.
– Кто же его выключил?
– Неизвестно. Тогда я решила, что мистер Роберт позаботился об этом. Сама не стала включать свет в холле, потому как тоже хорошо знаю дом и запросто могу ходить по нему в темноте. Я же по лестнице поднималась множество раз. Взошла на верхнюю площадку, толкнула дверь. «А вот и я», – говорю, сама же готова выслушать от нее всяких колкостей из-за долгого отсутствия.
Доротея сделала паузу и посмотрела на Фрэнсис.
– Но ее там не оказалось. В комнате было пусто. Я глазам своим не поверила. Она же была так слаба весь прошлый год! Я даже думала, что один только переезд сюда из Хэмстеда может дорого ей обойтись. Понимаете? У меня ум за разум зашел. Я поставила поднос с молоком на столик, а сама снова вышла, не зная, как мне поступить.
Она описывала все необычайно живо, и Фрэнсис представила старую служанку, стоявшую на пороге огромной темной спальни, где лишь угасавшие угольки в камине служили источником освещения.
– Я испытала жуткий страх! Я ведь знала только дом, но люди в нем оставались для меня чужаками. Каждую комнату изучила как свои пять пальцев, но понятия не имела, кого могу встретить в любой из них. В доме уже раздался шум, и мне вовсе не хотелось шуметь самой.
