– Аптекарь представляет для вас интерес? – вопросом поощрил полицейского собеседник, которого успела увлечь манера повествования инспектора.
– Папаша Уайльд представлял бы интерес, даже если бы его просто изобразил художник, – произнес Чарли Льюк. – Что у него за заведение, вы не представляете! Настоящая лавка древностей! Слышали когда-нибудь о патентованном средстве от кашля и несварения желудка под названием «Динамит Эпплярда»? Разумеется, не слышали, зато держу пари, что ваш дед подорвал себе на этом динамите остатки здоровья. И вы по-прежнему можете купить его там при желании. В оригинальной упаковке. У него десятки маленьких шкафчиков с ящиками, набитыми всякой всячиной, а запах стоит как в спальне древней старухи – с ног сшибает. И среди всего этого восседает папаша Уйальд, похожий на пожилую тетушку с крашеными волосами и вот с таким воротничком. – Он вытянул подбородок вперед и вверх, а глаза округлил и выпучил. – Когда Боуэлсы выкапывали из земли мисс Рут Палиноуд, а мы стояли вокруг на холоде, дожидаясь, пока сэр Доберман наберет достаточно материалов в свои баночки с образцами, то я, признаться, уже начал думать, что мне придется-таки обратиться к папаше Уайльду. Не утверждаю, что именно он подсыпал яд, каким бы тот ни оказался, но купили его наверняка в той аптеке.
– Когда вы ожидаете отчет от эксперта-криминалиста?
– Мы уже получили предварительный. Окончательный будет вечером. Обещали никак не позднее полуночи. Если обнаружится нечто, что может содержать в себе состав преступления, нам придется разбудить гробовщиков и сразу же выкопать брата. У меня есть ордер. Ненавижу такую работу. Сплошная грязь и вонь невыносимая.
Он тряхнул головой, как это делает промокшая собака, и приложился к своему напитку.
– Речь идет о старшем брате, насколько я понимаю? Старшем из всех членов семьи?
– Да. Об Эдварде Палиноуде, скончавшемся в марте прошлого года в возрасте шестидесяти семи лет. Сколько минуло с тех пор? Семь месяцев? Будем надеяться, он уже превратился в скелет. Это старое и очень сырое кладбище. Должен был успеть разложиться.
Мистер Кэмпион улыбнулся:
– Вы оставили меня в обществе престарелого и более чем странного аптекаря. – Куда мы отправимся сейчас? В бывший дом Палиноудов?
Инспектор задумался.
– А почему бы и нет? – отозвался он. – На противоположной стороне улицы находится только контора гробокопателей Боуэлсов, банк – небольшой филиал «Клафса», арка, ведущая в Апрон-мьюз, и самый скверный паб в мире «Футманс». Отлично, сэр. Переберемся в тот дом. Он на углу, но соседствует с аптекой. Огромное здание с подвалом. Строение потертое, как шерсть старого верблюда, но сбоку от него расположено даже небольшое подобие садика, который весь усеян кошачьими экскрементами и старыми бумажными пакетами.
Чарли Льюк снова сделал паузу. Показалось, будто его первоначальный энтузиазм исчез, и теперь он искоса бросал на Кэмпиона мрачные взгляды.
– Вот что я вам скажу, – в голосе Льюка прозвучало некоторое облегчение. – Вероятно, я смогу показать вам капитана прямо сейчас.
Он медленно встал и с предельной осторожностью, свойственной людям изрядной физической силы, приподнял большой, обрамленный в багет рекламный плакат ирландского виски, занимавший часть центра внутренней стены кабинки. За ним оказалось небольшое застекленное окошко, через которое бдительный владелец паба мог никем не замеченным вести наблюдение за нижним залом и, соответственно, поведением клиентов. Ряды столов расходились от главной стойки, как спицы велосипедного колеса, образуя сегменты, где и размещалась пьющая публика. Двое мужчин встали на удалении от окошка, почти соприкасаясь головами, и посмотрели вниз.
– Вот он, там, видите? – шепот Чарли Льюка напоминал отдаленные раскаты артиллерийских залпов. – Высокий пожилой мужчина в самом углу.
– Тот, что разговаривает с Прайс-Уильямсом из «Сигнала»? – Кэмпион сразу узнал самого пронырливого местного криминального репортера.
– Прайси от него ничего не добьется. Заметили, насколько ему скучно? Достаточно посмотреть, как вяло он делает записи в блокноте, – сказал инспектор, но теперь он говорил тоном опытного рыбака, знающего, терпеливого и заинтересованного уловом.
Капитан действительно отличался солдатской выправкой. Лет около шестидесяти, он выделялся стройностью фигуры, которую пощадила постепенно наступавшая старость. Волосы и усы он стриг коротко, отчего невозможно было определить их цвет. То ли светлые, то ли уже совершенно седые. Кэмпион не слышал его голоса, но предположил, что он обладал приятным произношением и слегка пренебрежительной тональностью, о чем бы ни шла речь. А еще он готов был поспорить: сложенные за спиной руки покрыты пятнами, как кожа лягушки, на одном из пальцев скрытно перевернутый печаткой вниз перстень, а в кармане лежит пачка визитных карточек.
Кэмпиону показалось неуместным для такого человека иметь сестру, носившую вместо шляпки кусок картона с автомобильной вуалью, и он поделился с полицейским своим наблюдением. Льюку пришлось извиниться:
– Простите, что не объяснил сразу. Он не из Палиноудов. Просто живет в том же доме. Рене перевезла его из своего прежнего пансиона. Там он числился среди ее любимых постояльцев, а теперь ему отведена одна из самых лучших комнат. Зовут его Аластэр Сетон, звание получил в армии, откуда списан по инвалидности. Проблемы с сердцем, насколько я знаю. Финансовые возможности сводятся приблизительно к четырем фунтам и четырнадцати шиллингам в неделю. Но он считает себя джентльменом и из кожи вон лезет, чтобы им казаться, ведя соответствующий образ жизни, бедолага. А посещения этого паба держит в секрете от всех.
– Готов предположить, что именно сюда он отправляется, когда вскользь упоминает в пансионе о предстоящей ему важной деловой встрече.
– Так и есть, – Льюк кивнул, посмотрев на Кэмпиона с уважением. – А встречается с Нелли и с пинтой пива. Но в глубине души он даже получает удовольствие от такого интервью. Капитан возмущен, что оказался замешан в столь мрачное дело, и вместе с тем просто-таки пылает от приятного волнения.
На какое-то время оба замолчали. Взгляд Кэмпиона блуждал по толпе завсегдатаев паба внизу. Вскоре мистер Кэмпион снял очки и спросил, даже не отвернувшись от окошка:
– Почему вы не хотите разговаривать со мной о Палиноудах, инспектор?
Чарли Льюк налил себе виски, а потом посмотрел поверх ободка стакана, и его взгляд показался неожиданно открытым и честным.
– Дело в том, что я не могу разговаривать о них, – ответил он.
– Отчего же?
– Я их совершенно не понимаю, – он сделал это признание тоном лучшего ученика школы, сознающегося в своем невежестве.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что сказал. Я не понимаю, о чем они говорят. – Льюк откинулся на спинку стула и вытянул перед собой на столе длинные мускулистые руки. – Если бы они изъяснялись на иностранном языке, я бы пригласил переводчика, – продолжил он, – но это не тот случай. И дело не в том, что они отказываются говорить. Они разговаривают часами напролет. Но когда я ухожу от них, у меня голова буквально гудит, такой в ней царит хаос, а потом читаю протокол беседы, и мне приходится посылать за стенографом, чтобы проверить, правильно ли он записал. Представьте, он тоже чаще всего затрудняется дать мне определенный ответ.
