– Просто это шляпа для более взрослой дамы, – объяснил мистер Кэмпион, постаравшись смягчить покровительственный тон и придать ему хотя бы немного уважения к собеседнице.
– Да. Вы правы, – отозвалась она. – Вероятно, причина в этом.
Клития Уайт колебалась, и чувствовалось, что ее одолевает желание продолжить разговор о шляпке, но внезапно где-то в доме захлопнулась дверь. Звук донесся издалека, однако подействовал на нее удивительным образом. Она поникла, поджала губы, а шляпу мгновенно быстрым движением спрятала за спину. Они оба вслушались.
Первым заговорил Кэмпион.
– Я никому не скажу, – произнес Кэмпион, сам не понимая, почему так уверен, что ей необходимо подобное обещание с его стороны. – Можете на меня положиться. Я сдержу слово.
– Если не сдержите, я просто умру, – сказала Клития Уайт, и та простота, с какой она произнесла эту фразу, поразила его.
В ней прозвучала покорность судьбе заколдованной принцессы из сказки, но ни намека на театральный наигранный драматизм. Хотя присутствовала и страсть, нечто тревожившее, бравшее за душу.
И он все еще смотрел на нее, когда она развернулась на месте и с изяществом, неожиданным для столь неискушенной девушки, подхватила свой секретный узел, а потом легко сбежала вниз по лестнице, исчезнув в одном из высоких проемов.
Мистер Кэмпион крепче взялся за поднос и двинулся дальше к своей цели. Его интерес к семейству Палиноудов становился все более острым. Он постучался в центральную дверь, располагавшуюся в нише, откуда лестница тянулась вверх. Это была прочная, хорошо подогнанная дверь, навевавшая воспоминания о двери кабинета директора школы.
Пока он ждал ответа изнутри, дверь неожиданно открылась, и он обнаружил, что смотрит прямо в обеспокоенные глаза элегантно одетого невысокого мужчины лет сорока, в темном костюме. Тот приветствовал Кэмпиона нервной улыбкой и отошел в сторону.
– Заходите, – сказал он. – Да заходите же! Я как раз собирался уйти. Замок за собой закрою сам, мисс Палиноуд. Очень любезно с вашей стороны, – пробормотал он в сторону Кэмпиона, и хотя ремарка прозвучала вежливо, смысл ее остался неясен. Еще не закончив говорить, он проскользнул мимо и удалился, причем закрыл за собой дверь, оставив гостя на коврике при входе в комнату.
Кэмпион мялся, переступая с ноги на ногу, пытаясь взглядом отыскать женщину, так и не ответившую на его стук. Показалось, что ее в комнате нет вообще. Это было прямоугольное помещение, размерами раза в три превышавшее площадь обычной спальни. Притом что потолок здесь оказался высоким и сводчатым, а в дальней узкой стене предусмотрели сразу три больших окна, общее впечатление создавалось мрачноватое. Мебели – громоздкой и темной – было столько, что она делала передвижение по комнате затруднительным. Приходилось лавировать среди нее. Кэмпион заметил кровать под балдахином в дальнем углу справа, а между ним и окнами стояло концертное фортепиано, но все же доминирующим мотивом в обстановке представлялась строгость. Портьеры были скромными, отсутствовали и ковры, если не считать циновки у камина и коврика при входе. Гладкие стены украшали несколько репродукций, которые, как и замеченные им в другой части дома прежде, были выполнены в сепии. Три застекленных книжных шкафа, столик для чтения и еще большой письменный стол с двумя тумбами, на исцарапанной поверхности которого возвышалась настольная лампа, служившая здесь единственным источником электрического освещения. Однако за столом никто не сидел, и Кэмпион гадал, куда будет лучше деть поднос, когда достаточно близко от него раздался голос:
– Поставьте его вот там.
Теперь он сразу разглядел ее, шокированный тем, что в полумраке принял фигуру за цветное покрывало, наброшенное на одно из кресел. Это была крупная, но плоская женщина в длинном халате-накидке из ткани с восточным узором. Голову она обмотала небольшой бледно красной шалью, а ее лицо, почти не отличавшееся от шали цветом, было таким помятым и морщинистым, что сливалось с рыжевато-коричневой обивкой кресла.
Она не двигалась вообще. Никогда прежде не сталкивался он с живым существом, если не говорить о крокодилах, умевших столь надолго замирать в одной позе. Но глаза, уставленные теперь на Кэмпиона, были яркими и умными.
– На тот маленький столик, – произнесла женщина, хотя даже не попыталась жестом указать, на какой именно, или придвинуть его ближе к себе.
У нее был четкий и властный голос, отрывистый голос образованной женщины. Кэмпион выполнил полученное указание.
Столик с инкрустированной поверхностью держался на единственной изящной ножке высотой около трех футов, а предметы, расположенные на нем, показались Кэмпиону странным набором, хотя в тот момент он не придал этому особого значения. Была там небольшая ваза с искусственными цветами, очень небрежно расставленными и покрытыми пылью, и еще два стакана из яблочного цвета стекла, содержавшие такие же изготовленные из проволоки «растения». Рядом стояло блюдо с перевернутой подставкой для пудинга и антикварная чашка без ручки, на дне которой виднелись остатки клубничного джема. Все это казалось слегка липким.
Женщина позволила ему раздвинуть предметы, чтобы освободить место для подноса, не помогая и не разговаривая, она продолжала сидеть и наблюдать за ним с дружелюбным интересом. Он тоже ей улыбнулся, поскольку посчитал это необходимой реакцией со своей стороны, но ее комментарий его удивил:
Мой пастушок, свирель твоя звонка,
А сам ты горд собою, как простак.
Такая гордость мне смешна у бедняка.
Подумай сам: судьба твоя легка?
Светлые глаза мистера Кэмпиона сверкнули. Его не то чтобы обидело обращение к себе как к пастушку или, более того, к простаку, хотя это было уже чересчур, но так случилось, что он буквально накануне сам обратился к творчеству Джорджа Пиля
[7] в поисках фамилии, звучание которой не давало ему покоя.
– «Судьба меня гнетет, добрейший Палиноуд, – он постарался процитировать стихотворение дальше как можно точнее. – И для одних несчастий я рожден».
– «Для сплошных несчастий», – рассеянно поправила женщина, но была явно приятно удивлена и сразу стала не только более внимательной к Кэмпиону, но и повела себя гораздо женственнее.
Она позволила красной шали откинуться, приоткрыв высокий, хотя тоже покрытый морщинами лоб и прическу, в которой начавшие пробиваться седые пряди были тщательно убраны назад заколками.
– Вы актер? – спросила женщина. – Ну конечно! Я могла бы догадаться. У мисс Роупер столько друзей лицедеев. Однако они не всегда из тех актеров, с кем свела бы знакомство я сама. Мои театральные друзья больше похожи на ваш типаж. А теперь поделитесь последними новостями из мира Мельпомены, – она произнесла имя музы сценического искусства, словно греческий язык был ей знаком.
