«Тому, Кто Придет Позже: Как Он Сможет Преодолеть Время и Пространство Сфер». Другая была написана шифром, тем же, как надеялся Вард, что и манускрипт Хатчинсона, который он до сих пор не смог разгадать. Третья, к радости молодого исследователя, судя по всему, содержала ключ к шифру; а четвертая и пятая были адресованы соответственно «Эдварду Хатчинсону и Джедедии Орну, эсквайрам, либо их Наследнику или наследникам, а также Лицам, их Представляющим». Шестая и последняя запись называлась: «Джозеф Карвен, Его Жизнеописание и Путешествия; Где Останавливался, Кого Видел и Что Узнал».
3.
Сейчас мы подходим к тому периоду, с которого, как утверждают психиатры ортодоксальной школы, началось безумие Чарльза Варда. Найдя бумаги своего прапрапрадеда, Чарльз сразу же просмотрел некоторые места и, по всей вероятности, нашел что-то, крайне интересное. Но, показывая рабочим заголовки, он, казалось, особенно тщательно старался скрыть от них сам текст и проявлял беспокойство, которое едва ли можно было объяснить исторической и генеалогической. ценностью находки. Возвратившись домой, он сообщил эту новость с растерянным и смущенным видом, словно желая внушить мысль о необычайной важности найденных бумаг, не показывая их самих. Он даже не познакомил родителей с заголовками записей, а просто сказал им, что нашел несколько документов, написанных Карвеном, большей частью шифром, которые следует очень тщательно изучить, чтобы понять, о чем в них говорится. Вряд ли он показал бы рабочим даже заголовки, если бы не их откровенное любопытство. Во всяком случае, он, несомненно, не желал проявлять особую скрытность, которая могла бы вызвать подозрения родителей и заставить их специально обсуждать эту тему.
Всю ночь Чарльз Вард просидел у себя в комнате, читая найденные бумаги, и с рассветом не прервал своего занятия. Когда мать позвала его, чтобы узнать, что случилось, он попросил принести завтрак наверх. Днем он показался лишь на короткое время, когда пришли рабочие устанавливать камин и портрет Карвена в его кабинете. Следующую ночь юноша спал урывками, не раздеваясь, так как продолжал лихорадочно биться над разгадкой шифра, которым был записан манускрипт. Утром его мать увидела, что он работает над фотокопией Хатчинсоновой рукописи, которую раньше часто ей показывал, но, когда она спросила, не может ли ему помочь ключ, данный в бумагах Карвена, он ответил отрицательно. Днем, оставив труды, он, словно зачарованный, наблюдал за рабочими, завершавшими установку портрета в раме над хитроумным устройством в камине, где большое полено весьма реалистически пылало электрическим огнем, и подгонявшими боковые панели камина, чтобы они не особенно выбивались из общего оформления комнаты. Передняя панель, на которой был написан портрет, была подпилена и установлена так, что позади нее образовалось что-то вроде стенного шкафа.
После ухода рабочих Чарльз окончательно переселился в кабинет и расположился там, поглядывая то на разложенные перед ним бумаги, то на портрет, который взирал на него, словно состарившее его облик зеркало, напоминающее о прошлом столетии. Родители Чарльза, вспоминая впоследствии о поведении сына в то время, сообщают интересные детали относительно его стараний скрыть предмет своих исследований. В присутствии слуг он редко прятал какой-либо из документов, который изучал, ибо совершенно справедливо предполагал, что сложная и архаичная писанина Карвена будет им не по силам.
Однако в обществе родителей он проявлял большую осторожность, и хотя упомянутый манускрипт был написан шифром, то есть представлял собой просто кучу загадочных символов и неведомых идеограмм (как и рукопись, озаглавленная «Тому, Кто Придет Позже…»), он накрывал его первым попавшимся листом бумаги. На ночь юноша крепко запирал все бумаги в старинный шкафчик, стоявший у него в кабинете. Так же он поступал всякий раз, выходя из комнаты. Вскоре он приобрел постоянные привычки, установив для себя определенные часы работы; его долгие прогулки прекратились, и, казалось, он был занят только бумагами. Начало занятий в школе, где Чарльз учился в выпускном классе, было для него большой помехой, и он неоднократно заявлял, что по се окончании не будет поступать в колледж. Он говорил, что должен заняться чрезвычайно важными специальными исследованиями, которые, по его словам, дадут гораздо больше знаний, чем все университеты мира.
Естественно, выдержать такое напряжение в течение многих дней, ни на что не отвлекаясь, мог лишь человек, который всегда был более или менее прилежен, склонен к занятиям наукой и одиночеству. Вард же был прирожденным ученым-отшельником, поэтому родители не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом затворничестве и скрытности. В то же время и отец, и мать сочли странным, что он не показал им ни одного листочка из найденного сокровища и не сказал ничего связного о данных, которые удалось получить.
Эту таинственность, он объяснял своим желанием подождать до тех пор, пока он не сможет предоставить свое открытие как нечто цельное, но по мере того, как недели проходили без дальнейшего прогресса, между ним и его семьей росла стена, подкрепляемая неприятием матерью его дальнейших исследований.
В октябре Вард снова начал посещать библиотеки, но уже не по вопросам старины. Теперь он искал литературу по колдовству и волшебству, оккультизму и демонологии, и когда библиотеки Провиденса исчерпали себя он сел на поезд до Бостона, чтобы там рыться в богатствах большой библиотеки в Коплей-Сквер, Гарвардской и Зинонской исследовательской библиотек, где были доступны редкие работы на библейскую тематику.
Он купил и быстро заполнил целый ряд полок странными, собственноручно собранными, материалами. В течение Рождества он сделал серию поездок по городам, включая Салем – чтобы разобраться с некоторыми материалами Эссекского Института.
К середине Января, 1920 года, в поведении Варда появились некоторые черты триумфа, несколько неожиданные для него, и теперь его уже нельзя было застать за работой над Хатчинсонским шифром. Вместо этого он вел двойные исследования в области химии и просмотра архивов, приспособив для этого лабораторию в неиспользуемом чердаке дома, и для последнего он часто обращался к источникам демографической статистики Провиденса. Местные наркодилеры и фармацевты, позже подвергнутые допросу, дали удивительные и вроде бы бессмысленные каталоги веществ и инструментов приобретенных им. Но показания клерков Государственной резиденции, Здания муниципалитета, и различных библиотек сходились в том, что предметом второго направления его исследований была могила Джозефа Карвена, с надгробья которой старшими поколениями было осмотрительно стерто его имя.
Постепенно в семье Вардов росло подозрение в том, что с ним, происходит что то странное. Небольшие странности в поведении Чарльза быстро сменились растущей страстью к тайнам, склонностью к уединенности, которые прежде не были ему присущи. Было похоже, что он только делает вид, что учится, и хотя он ни разу не потерпел провала на экзаменах, было очевидно что круг его интересов сильно изменился: он колдовал в своей химической лаборатории, где валялась куча старинных опусов по алхимии, рылся в старых записях погребений во всех церквах города или склонялся, словно зачарованный, над книгами по оккультным наукам в своем кабинете, где удивительно похожее на него, можно даже сказать, все более похожее, лицо Джозефа Карвена бесстрастно смотрело с панели на северной стене.
