Возможно ли, чтобы Эйкели был использован зловещими силами в качестве средства, чтобы заманить меня сюда, в эти холмы, вместе с письмами, фотографиями и записью фонографа? Неужели эти существа собрались уничтожить нас обоих, потому что мы слишком много знаем о них? Вновь мне на ум пришла мысль о неожиданности и неестественности того изменения ситуации, которое произошло между предпоследним и последним письмами Эйкели. Что-то, подсказывало мне чутье, было не так. Все было не так, как выглядело. Этот кислый кофе, который я выплеснул, – не было ли тут попытки со стороны неизвестной силы подмешать яд или наркотик? Я должен поговорить с Эйкели, причем немедленно, и призвать его к трезвой оценке ситуации. Они загипнотизировали его своими обещаниями космических путешествий и открытий, но теперь он вынужден будет прислушаться к доводам рассудка. Мы должны выбраться отсюда, пока не поздно. Если ему не хватает силы воли, чтобы вырваться на свободу, то я должен его поддержать. Ну, а уж если мне не удастся убедить его, то, по крайней мере, самому нужно отсюда бежать. Я уверен, что он одолжит мне свой «форд», а я могу оставить его в Бреттлборо, в гараже. Я увидел его в сарае – дверь была приоткрыта, и я был уверен, что машину удастся сразу завести. Та минутная неприязнь к Эйкели, которую я ощутил во время нашего вечернего разговора и сразу после его окончания, теперь бесследно исчезла. Теперь он был в таком же положении, как и я, так что мы должны были держаться друг друга. Зная о его болезненном состоянии, я очень не хотел будить его, но иного выхода не было. Я понял, что оставаться в этом доме до утра невозможно.
Наконец, я почувствовал, что смогу начать действовать, и вытянулся, чтобы напрячь все мышцы и восстановить свой контроль над ними. Поднявшись, я стал действовать очень осмотрительно и тихо, повинуясь скорее импульсу, чем сознательному обдумыванию. Я нашел свою шляпу, взял саквояж и направился вниз по лестнице, освещая себе путь фонариком. В правой руке я по-прежнему нервно сжимал револьвер, держа в левой и саквояж и фонарик одновременно. Зачем я предпринял эти предосторожности, я не очень понимал, поскольку на самом деле спускался вниз, чтобы разбудить единственного, помимо меня, обитателя дома.
Спустившись на цыпочках по скрипящей лестнице в нижний холл, я смог услышать спящего более явственно и понял, что он, скорее всего, находится в комнате слева от меня – гостиной, в которую я не заходил. Справа от меня разверзлась дверь кабинета, из которого я некоторое время назад слышал голоса. Открыв незапертую дверь гостиной, я провел дорожку светом фонарика по направлению к источнику храпа и, наконец, осветил лицо спящего. Но в следующее мгновение я резко отвел от него луч фонарика и быстро, по-кошачьи выскочил в холл, на этот раз проявив осторожность не инстинктивно, а совершенно сознательно. Дело в том, что спящим на диване был вовсе не Эйкели, а мой бывший попутчик Нойес.
В чем тут дело, я не мог понять; но здравый смысл подсказывал мне, что самое безопасное было бы – выяснить как можно больше, прежде чем кого-либо будить. Вернувшись в холл, я тщательно прикрыл за собой дверь в гостиную; тем самым снизив шансы разбудить Нойеса. После этого я тихонько вошел в кабинет, где ожидал увидеть Эйкели, спящего или бодрствующего, в большом угловом кресле, которое, очевидно, было излюбленным местом его отдыха. Пока я двигался вперед, луч фонарика поймал большой центральный стол, на котором стоял один из этих дьявольских цилиндров, с машинами для зрения и слуха, присоединенных к нему, а также с говорящей машиной, которую можно было присоединить в любой момент. Здесь, как я предполагал, находился мозг, который говорил со мной во время той жуткой встречи предыдущим вечером; на секунду я испытал непреодолимое желание присоединить к нему говорящую машину и посмотреть, что он теперь скажет.
Должно быть, он и сейчас ощущал мое присутствие; ибо приборы для зрения и слуха не могли бы пропустить свет моего фонарика и скрип половиц под моими ногами. Однако мне сейчас было не до того, чтобы выслушивать эту штуку. Я безучастно отметил про себя, что это было совсем новенький цилиндр с именем Эйкели на нем, который я раньше видел на полке и который мой хозяин просил не трогать. Вспоминая теперь это обстоятельство, я могу только пожалеть о своей робости и думаю, что необходимо было заставить этот цилиндр говорить. Бог знает, какие тайны, ужасные сомнения и вопросы это могло бы прояснить! Но в тот момент с моей стороны оказалось милосердием, что я оставил этот препарат в покое.
Со стола я перевел луч фонарика в угол, где, как я думал, сидит Эйкели, но обнаружил, к своему изумлению, что кресло было пустым, то есть в нем никто не сидел. С сиденья на пол свешивался знакомый старый домашний халат, а рядом с ним на полу лежал желтый шарф, а также громоздкие бинты – повязки на ступни, которые показались мне такими странными. Пока я размышлял, куда мог деваться Эйкели и почему это он так легко расстался со своими аксессуарами больного, я заметил, что комната очистилась от странного запаха и что вибрация, на которую я обращал внимание раньше, тоже отсутствует. Что же, в таком случае, было их источником? Неожиданно я сообразил, что ощущал их только во время присутствия здесь Эйкели. Они были сильнее всего там, где он сидел, и полностью отсутствовали за дверью этой комнаты. Я остановился и стал обводить комнату лучом своего фонарика, напрягая свой мозг поисками объяснений того, что произошло здесь.
О, если бы Небу было угодно, чтобы я ушел прежде, чем свет фонарика упал на пустое кресло еще раз! После того, как это все-таки произошло, я не мог уйти тихо; вместо этого я издал приглушенный крик, который, видимо, потревожил, хотя и не разбудил спящего с другой стороны холла. Мой сдавленный крик и прежнее ровное похрапывание Нойеса были последними звуками, которые я слышал в подавленном безумием доме под покрытой черными деревьями вершиной холма, населенного призраками, – в этом доме, ставшем средоточием транскосмического ужаса меж одиноких зеленых холмов и шепчущих проклятия ручьев этой древней земли.
Удивительно, что я не выронил из рук фонарик, саквояж и револьвер во время своего панического бегства, но мне как-го удалось все это удержать. Я выбрался из ужасной комнаты и из этого дома без всякого лишнего шума, сумел забраться со своими пожитками в старый «форд», стоявший под навесом, и вывести эту древнюю развалюху, чтобы отправиться на ней в неизвестную мне пока зону безопасности посреди этой черной безлунной ночи. Последовавшая затем гонка была похожа на бред, порожденный воображением По или Рембо, или гравюрами Гюстава Доре, но в конце концов я достиг Тауншенда. Вот и все. Если мое психическое здоровье до сих пор сохранилось, то это чистая удача. Время от времени меня охватывает страх при мысли, что принесут предстоящие годы, особенно это проявляется с тех пор, как была открыта столь неожиданно планета Плутон.
Как я уже упоминал, тогда мой фонарик вновь вернулся к пустому креслу, описав перед этим круг по комнате; и тут я в первый раз заметил на сиденье странные предметы, поначалу не разглядев их из-за разбросанных пол пустого халата. Эти предметы, всего три, не были впоследствии обнаружены следователями. Как я сказал уже в самом начале, ничего собственно ужасного в них не было. Кошмар определялся тем, что можно было предположить, исходя из их присутствия здесь. Даже теперь меня не покидают сомнения – моменты, во время которых я почти готов разделить скепсис людей, приписавших все случившееся со мною сну, галлюцинациям и расстроенным нервам.
