– Не знаю.
И только через пару секунд дошло: так это моя Вика! Неужели ее отцу обвинение предъявили?!
Паша взглянул в мое растерянное лицо, приказал:
– Рассказывай!
Я потупилась:
– Ну, это то дело, когда ты в Ницце был. Труп пропавшего ведь нашли. В мае. Потом вроде опять все заглохло. Но вчера отца клиентки в прокуратуру вызывали. На опознание.
– Откуда знаешь?
Пришлось рассказать.
– Значит, ты за моей спиной в прокуратуру таскалась, – констатировал Паша.
– А что делать? – парировала я. – Я не могу допустить, чтобы мое первое дело осталось не раскрыто. Хочешь – присоединяйся. С удовольствием буду подчиняться и слушаться. Тем более и деньги пришли.
Я приняла вид истинной секретарши и достала блокнот.
В разгар сезона Паша бы начал ломаться. Говорить, что он сам назначает сумму, и вообще так не принято – детектива с помощью эсэмэски нанимать. Но – как очень часто летом – агентство простаивало, арендную плату нам снизить отказались, и Синичкин со вздохом согласился:
– Ладно. Вике своей пока не звони. Я предварительную работу проведу.
* * *
В тот же вечер Синичкин мне сообщил: строгий следователь Тростинкин на самом деле стажер. Работает первый месяц, ничего не знает и не умеет. Вот старшие товарищи его и натаскивают. Тема сегодняшнего урока была – как опознание проводить. Дело Дивина из стопки приостановленных выбрали методом тыка.
Юный следователь сам решил, что пригласить нужно коллегу убитого, а также отца невесты. Лично писал повестки, рассаживал опознаваемых, наблюдал за их реакцией.
Старичок, с чьих слов составили фоторобот, ни на кого из мужчин не указал. Ничего подозрительного в поведении Петра и Юрия Тростинкин также не заметил.
«Это не они», – отрапортовал стажер. Руководители признали тему «опознание» сданной, и дело Дивина снова отправилось в «висяки».
– Впрочем, в прокуратуре есть большая надежда на узбеков, – оптимистично сообщил Синичкин. – Места глухие. Леса, обстановка криминогенная. Возьмут какого-нибудь душегуба с поличным и повесят на него все нераскрытые дела. В том числе и смерть Михаила.
– А что нам Вике сказать?
Паша задумался. Потом признал:
– По-хорошему – я на пятьдесят штук не наработал. Ее отца ни в чем не подозревают и больше дергать не будут.
– А я считаю – он замешан. Они оба замешаны! И папаня, и матерь.
– Предлагаешь проверить их алиби? – усмехнулся Синичкин. – За деньги дочери искать доказательства вины ее родителей? Сама хоть понимаешь, что говоришь?
– А как же тогда правда? Справедливость?
– Римма, – мягко молвил Паша, – ты мне говорила, что Вика обожает отца. Хочешь, чтобы его отправили в тюрьму?
– Ты, как всегда, прав, – вздохнула я. – Какие тогда наши действия?
– А никакие. Помаринуем их семейство денька четыре. Потом успокоим. И половину денег вернем.
Вика
Пусть отца ни в чем не заподозрили, пить он, однако, начал, и остановить его никак не получалось.
Волшебные капельницы и строгие увещевания Виктора Андреича, прежде работавшие безотказно, удерживали папу на плаву от силы пару дней, а потом он снова бросался вниз. На дно.
Искусно притворялся. Изощренно врал. Убегал из дома, доставал спиртное. И опять пил – дочерна, до полного отчаяния.
Мама ходила угрюмая. Вместе с Виктором Андреичем они пытались загнать Юрия в больницу, но тот отказывался категорически. Раньше охотно соглашался поваляться в комфорте платного отделения, сейчас – как отрезал:
– Не пойду. Дела.
Хотя ни Вика, ни ее мама не замечали, чтобы он был особо занят. За компьютер (официальная работа) садился от силы на два часа в день. Иногда исчезал – без объяснений, но не фатально, до полуночи всегда возвращался.
А еще – пьяный ли, трезвый – маниакально заботился о дочери. Постоянно ей звонил. Старательно и неуклюже пытался порадовать. Покупал конфеты, глянцевые журналы, билеты на никому не известных оперных исполнителей. Однажды утром – жалкий, с трясущимися руками – вдруг взял ведро с водой и отправился мыть ей машину. Дочка увидела, бросилась вниз отговаривать. Но он все равно надраил ее «Ауди», хотя соседи страшно ругались, что свинство экономить на автомойке и разводить грязь во дворе.
Прежде папа любил и с удовольствием принимал поклонение «своих девочек». Но сейчас в его некогда стальных глазах появилось что-то дрожащее, неуверенное. Дочери казалось – отец виноват перед ними, очень хочет покаяться, да никак не может решиться.
Однажды выбрала момент, когда папа принял первые пару рюмок и пребывал в благодушии, прижалась, спросила:
– Папуль! Что с тобой происходит?
Отец вздохнул:
– Не бери в голову. Обычная депрессуха. Скоро пройдет.
– Может, это все-таки ты Мишку убил? – решилась. Впилась взглядом.
Ожидала, что папа возмутится, по-настоящему или наигранно, но он спокойно спросил:
– А если я, тогда что?
И Вика честно призналась:
– Ничего. Спасибо скажу.
– Но, естественно, я ничего подобного не делал, – его взгляд полыхнул почти уже забытым металлом.
– Значит, тебя что-то еще беспокоит.
– Я пью от радости, что ты вернулась, – улыбнулся он.
– Врешь, – строго сказала дочка. – Ты начал пить после того, как тебя следователь вызывал.
– Никакой связи. Но Виктор Андреевич говорит, что я слаб, – усмехнулся отец. – Поэтому даже незначительное переживание может стать катализатором.
– Пап! Ну скажи правду! – взмолилась Вика.
Но он лишь погладил ее по голове. Прошептал:
– Я так люблю тебя, доченька!
И опрокинул в себя новую рюмку.
«Может, у него интриги на работе? Любовница? Рак, не дай бог?!» – тревожно гадала Вика.
А мама грустно говорила:
– Виктор Андреевич всегда предупреждал, что человека, который сам себя разрушает, нельзя будет поддерживать бесконечно. Видно, срок его вышел. Организм устал сопротивляться.
Сама Вика считала, что все в мире должно иметь объяснение или хотя бы повод. И логическую цепочку видела простейшую: именно визит к следователю, вопросы про Дивина столкнули отца в депрессию и запой. Значит, все-таки он убил? Но в очередной раз нанимать Римму, чтобы та доказывала вину родителя, девушка уж точно не собиралась.
Да и когда заниматься чужими моральными страданиями?
Дел с каждым днем становилось все больше – пришлось даже заводить органайзер. То курсовик пишешь, то в школе вождения зовут на соревнования – единственную из девушек, разве можно отказаться?
