— Я его не ругаю, просто рассказываю вам, как он был
одет, — начал оправдываться Бубенцов.
— Тогда, пожалуйста, без комментариев. Итак, он
проголосовал на своем участке. Вокруг него было много людей?
— Человек десять-пятнадцать.
— Они говорили?
— Конечно. Он же учитель истории. Я заметил, у всех
учителей похожие характеры. Как только увидят людей, сразу же лезут в толпу и
начинают гнуть свою линию.
— Он что говорил с людьми? О чем?
— О политике, о налогах, о пенсиях. Обычная пропаганда…
— Которая запрещена в день выборов, — напомнил
Петровский, — и за день до них тоже. Составь акт и пусть он будет у тебя.
На всякий случай. Если вдруг в Курске в последний момент проголосуют за Седых,
ты предъявишь этот протокол и областная прокуратура опротестует итоги выборов.
— Он не победит, — запротестовал Бубенцов. —
Никто не знает, что его вставили в список еще раз.
— Ты недооцениваешь человеческий фактор, —
возразил Святослав Олегович, — он же учитель. Его знают многие горожане.
Слухи идут от дома к дому. У нас в России любят обиженных. А он был обиженный,
его исключили из списка кандидатов. Вот теперь люди и потянутся за него голосовать.
Так что составь протокол, пусть он у тебя будет. А в следующий раз имей для
такого случая фотографа. Было бы не лишним пару раз щелкнуть, как Александр
Александрович Седых призывал голосовать за него в день выборов на избирательном
участке.
— Понятно, — уныло протянул Паша, — я думал —
он вам понравился.
— Он мне и сейчас нравится. Прекрасный человек.
Начитанный, грамотный, очень порядочный. Но у нас с тобой есть конкретная
работа. Мы, Паша, получили деньги, очень большие деньги, чтобы провести в депутаты
бизнесмена Качанова. Если бы Седых был даже моим папой или дядей, то и тогда я
не стал бы его поддерживать на выборах просто так, забыв о моей основной
задаче. Родственников и хороших людей нужно любить не в рабочее время, Паша.
Ладно, давай дуй к этой парикмахерше, а то она действительно вызовет
милицию. — Он положил трубку. Затем снова набрал номер. На этот раз
позвонил в Башкирию, Юлаю Абуталиповичу. — Что у нас с Гребешковым?
— Местное телевидение уже дважды показывало, —
радостно сообщил Юлай. — И про тебя говорили, и даже про меня. В общем,
наш Гребешков настоящий народный герой. Думаю, он может победить даже в первом
туре. Говорят, сам президент хочет сегодня к нему приехать.
— Пусть приедет, — пожал плечами
Петровский, — но сделай так, чтобы в этот момент там оказались твои
журналисты из Москвы. Случайно, конечно. Если ты выйдешь на пресс-секретаря
президента и расскажешь, что в город приехало сразу несколько известных
столичных журналистов, то они заранее тебе сообщат, когда в больницу поедет
президент. Можешь не беспокоиться.
— Я уже позвонил, — заявил довольным голосом
Юлай. — А наши журналисты обедают. Я им много выпивки не даю, но
коллекционный коньяк поставил. Пусть пока бутылочкой побалуются. А вечером мы
им такой ужин устроим — на всю жизнь запомнят.
— Это само собой, — согласился Святослав
Олегович, — и дай каждому по пятьсот долларов. Нет, лучше по тысяче.
Скажи, на мелкие расходы. Они неплохие ребята, сразу согласились лететь.
— Конечно, согласились, — рассмеялся Юлай, —
они меня давно знают, и я их давно знаю. Почему не поехать? Бесплатные билеты
первым классом, проживание в лучших номерах, сытые обеды и на прощание —
небольшой «барашек» в карман. Только по тысяче я им не дам, слишком жирно. По
пятьсот на брата очень даже неплохо.
— Как знаешь, — согласился Петровский, —
только держи их на поводке, чтобы обязательно сняли приезд президента в
больницу. Если он, конечно, приедет.
— Ты думаешь, у нас каждый день народные артисты в
больницу попадают? — возмутился Юлай. — А это ведь больница
нефтяников, президенту будет приятно сюда приехать. И заодно сфотографироваться
с известным Гребешковым, который проходит депутатом в Государственную думу от
нашей республики.
— Убедил, — коротко отозвался Святослав Олегович,
прощаясь со своим заместителем.
Теперь оставалось только ждать. С Востока каждый час шли
новые вести. Коммунисты начали теснить правящую партию, вырываясь на первое
место. Петровский вспомнил об ужине, когда часы показывали около семи. Он
позвонил Инне.
— Закажи мне ужин в кабинет.
— Что вы хотите, Святослав Олегович?
— Какой-нибудь суп горячий и еду. Все равно какую.
— Китайскую или европейскую?
— Лучше нашу. Но не нужно всякой живности, меня от нее
мутит.
— Хорошо, — ответила Инна.
— И еще, — вспомнил Петровский, — где наша
новенькая? Как ее звали?
— Илона. Но вы велели, чтобы мы называли ее Надей.
— Это ее настоящее имя. Первое имя ей придумала
Виктория. Представляю, что она хотела с ней сделать. Наверно, отправила бы на
панель.
Инна оскорбленно промолчала.
— Я просил, чтобы ее переодели и отправили в салон
красоты, — напомнил Святослав Олегович.
— Алла Андреевна все сделала, — сообщила
секретарь. — Когда к вам вызвать Надежду?
— Прямо сейчас. Хочу посмотреть на результат.
Он углубился в бумаги. Принимая на работу молодых сотрудниц,
Петровский намеренно проводил такие жестокие эксперименты. Нет, он никогда не
встречался ни с одной из них. Но сама работа его агентства велась на грани
морали и этики, и он должен был быть абсолютно уверен в своих сотрудниках.
Женщины, прошедшие через устраиваемое Святославом Олеговичем испытание,
проникались к нему большим доверием и старались выполнить любые его поручения.
Кроме того, ему нужны были их лояльность и возможность переступить через некий
внутренний стыд. Сотрудницы его агентства должны встречаться с политиками,
беседовать с журналистами, узнавать мнение аналитиков. Кокетничать им
разрешалось, легкий флирт даже приветствовался, но любая интимная связь
исключалась. Нарушительница сразу же вылетала с работы. «У нас солидная
организация, — любил повторять Петровский, — мы не плодим шлюх для
развратных политиков».
Он читал поступившие бумаги, когда позвонила Инна.
— Ужин сейчас принесут. В приемной ждет Надя. Разрешить
ей войти?
— Да, конечно. — Он продолжил работать, не
поднимая головы.
Дверь кабинета скрипнула. Святослав Олегович поднял глаза,
глянул на вошедшую и поискал, где лежат его очки. С сорока пяти он стал иногда
плохо видеть на расстоянии.
— Входи, — велел Петровский.
Молодая женщина робко прошла в кабинет. Он наконец нашел
очки, надел их и удивленно заморгал. Затем понял, что зрение его не обманывает.
Перед ним стояла абсолютно другая женщина. За минувших два дня она как будто
выросла и сейчас выглядела лет на двадцать пять—тридцать. Исчез дешевый парик,
открылось лицо. Ее нельзя было назвать красавицей, но такое лицо сразу
запоминалось и, что важнее, бросалось в глаза. Римский нос с небольшой
горбинкой, тонкие губы, красивые карие бархатные глаза. И одежда… Одежда
сделала ту девушку совсем другим человеком. На ней была длинная макси-юбка,
темная блузка и черная жилетка.
