Хойкен попробовал почитать. Здесь это у него не получалось, как не получалось слушать джаз. Постепенно он все в номере обставит по-новому. Единственное, что Хойкен мог читать сейчас, — это письма, написанные несколькими авторами и адресованные матери, часть биографии отца, которую составил Петер Файль. Сегодня днем он пролистал некоторые из них и не мог понять, что этим, судя по тексту, отчаявшимся мужчинам нужно было от мамы. Сюда, естественно, не прилагались ее ответы, из-за чего было трудно воссоздать переписку, но через время Хойкен догадался, о чем шла речь. Речь шла о дружбе. Все эти слабые и вконец упавшие духом мужчины искали прежде всего маминой симпатии и дружбы, им нужен был человек, который бы слушал их днем и ночью. Большинство из них писали по два-три письма в неделю, не меньше. Почти всегда они начинались словами сердечной благодарности. Благодарности за ее поддержку, за книгу, за оказанное внимание, один даже благодарил за «восхитительные груши из райского сада в Мариенбурге», как будто она была феей, которая одаривала поэтов целебными яблоками. Многие письма были написаны старомодным стилем. Это был очень старый, эпистолярный стиль. В нем было что-то недосказанное, как будто все эти мужчины ходили в одну школу с Рильке
[24] и старались хоть немного быть на него похожими. Хойкен представлял их беспокойными, идеализирующими самих себя созданиями, полными меланхолии, которые беспрестанно пишут, склоняясь с легкой улыбкой над листами бумаги, чтобы потом из гор написанного извлечь крошечную жемчужину. Мама опекала их, как доктор опекает своих пациентов. Для них она была единственной опорой и единственным голосом, к которому они еще прислушивались. Мужчины, неуверенные в своих чувствах и взвешивающие каждое слово, чтобы об этой неуверенности рассказать, — может ли быть что-нибудь хуже? Терпение, которое мама пускала в ход, чтобы ответить на все эти послания, было достойно восхищения, хотя она не выносила сентиментальности. Мама держала своих последователей школы Рильке вместе, хотя, скорее всего, ни один из этих жаждущих поговорить мужчин ничего не знал о существовании других. Она подбадривала и направляла всю команду старых авторов издательства. Если отец был с ними слишком резок, они бросались к маме, чтобы выплакаться. Отец наверняка потерял бы многих своих писателей, если бы она не направляла их своими усилиями назад. Таким образом, можно сказать, что мама незримо, тайно, издалека участвовала в руководстве концерном. И об этом отец ничего не знал. Неужели он действительно не догадывался? Наверное, этому великому патриарху было неведомо, насколько он и его словоохотливые работники зависели от его супруги.
Хойкен сидел в удобном кресле у торшера и читал письмо за письмом. Его усталость уносилась прочь, первый луч солнца заиграл на башнях собора напротив и скатился к Рейну, словно белая волна с далекого холма. Хойкен встал и улегся в постель. Около пяти часов утра он уснул.
III
Выход
1
Поезд, на котором ехал с севера Ханггартнер, опаздывал минут на двадцать. Хойкен не хотел снова спускаться на эскалаторе вниз, в удушливое царство магазинов и закусочных, поэтому он медленно прогуливался вдоль железнодорожных путей. Его не волновало то, что приходится ждать. У него было время еще раз обдумать эту важную встречу со своим популярным автором. Минна Цех распланировала все до последней мелочи и хорошо его подготовила. Все должно проходить точно так же, как при встрече с отцом, чтобы эта стабильность постепенно продвигала Ханггартнера к последнему этапу — передаче рукописи. Итак, они пообедают у Клаудио на Марцелленштрассе. Столик в углу, справа от входа уже заказан. Сначала будет любимое вино Ханггартнера, черная «Barbera». Клаудио Марини, семидесятилетний владелец ресторана, который обосновался в Кёльне более тридцати лет назад, принесет большую доску с особыми предложениями дня, кряхтя и подшучивая над своим возрастом.
Наконец прибыл белый междугородный экспресс. Хойкен ожидал на платформе возле того места, где останавливались вагоны первого класса. Ханггартнер путешествовал не только с максимальным комфортом, но и занимал сразу два места. Второе ему нужно было для портфеля или еще бог знает для чего, скорее всего, ему просто не нравилось, когда кто-то сидел с ним рядом. Длинный поезд подъезжал очень медленно и остановился почти бесшумно. «Машинист, должно быть, эстет, — подумал Хойкен. — Во всяком случае, он знает, как устроить великолепное прибытие поезда». Двери вагона бесшумно распахнулись. Из первого класса вышло всего несколько человек, которые сразу затерялись среди других приезжих. Ханггартнер появился последним. Хойкен сразу узнал его по шляпе и элегантному шарфу вокруг шеи. Ханггартнер был одет точно так, как на той фотографии для рекламной кампании, — задумчивый, но еще жизнерадостный мужчина, прибывший из поездки и всем своим видом показывающий, что получил от этого удовольствие. По тому, как Вильям шел со своим чемоданом на колесиках, было понятно, что в нем кипит жизненная энергия и он справится еще не с одним самым последним романом. Его нужно только подбодрить. «Следует направлять автора и ставить перед ним задачи», — как часто говорил отец.
Когда они поравнялись друг с другом, Хойкен замешкался на мгновение, не зная, что ему делать дальше. Обнять Ханггартнера казалось ему неудобным, просто пожать ему руку — слишком невыразительно для такого случая. Но сам Ханггартнер был далек от таких сомнений. Он просто оставил свой чемодан и прижал к себе Хойкена так крепко, словно они были родственниками и сто лет не виделись. Лицо Ханггартнера оказалось теперь так близко, что Хойкен мог уловить терпкий, слегка дурманящий запах крема после бритья. Минна Цех утверждала, что Ханггартнер очень заботится о своей внешности и что раньше она много раз беседовала с ним по телефону по поводу правильного выбора крема от морщин под глазами. Хойкен принял эту информацию к сведению с легким чувством отвращения. Уж лучше бы он этого не знал. Подобные разговоры привели к тому, что он долго не мог решить, как одеться на встречу. Сейчас на нем был синий пиджак и белые брюки. Георгу хотелось выглядеть моложе и увереннее. Клара наверняка съязвила бы, увидев его в такой упаковке рядом с Ханггартнером.
Несмотря на протесты писателя, Хойкен хотел сам потащить чемодан. Он терпеть не мог чемоданы на колесиках. Изначально они были придуманы для старух. Сейчас же половина платформы была заполнена этими тарахтящими колымагами, которые занимали всю дорогу. О чем он должен говорить и в каком ключе? Хойкен выбрал не очень громкий тон. Поблагодарил Ханггартнера за его приезд, упомянул о встрече с братом и сестрой прошлым вечером. Теперь он должен перевести разговор на проблему преодоления кризиса. Говорить нужно серьезно и сдержанно. Вильям должен понять, что машина концерна, несмотря ни на что, продолжает работать наилучшим образом. Выражать свои мысли нужно три, максимум четыре минуты, а затем дать слово Ханггартнеру. В присутствии писателей никогда не следует долго рассуждать самому, первую скрипку должен играть автор. Он кашлянул, и Ханггартнер тут же завелся. Он сказал, что не мог усидеть дома, так как инфаркт его старого друга поразил его в самое сердце.
