– Ну и ну, – никак не могла успокоиться Маргарита, – вам, Региночка, удалось сделать даже из Виолы красивую женщину.
Я заморгала. Вроде Рита похвалила меня, но если вдуматься в ее слова, то получается, что до того, как попасть в руки стилиста, я была страшненькой.
– Начинаем, время тикает, – заорал Гриша. – Виола идет по проходу. Становится вот здесь. Берет пачку. Открывает.
– Не хватайте любую, – перебила его Олеся, – только ту, что крестиком помечена, она со срока годности сошла. Не жалко потом ее выбросить.
– Когда говорит режиссер, остальные молчат, – рявкнул Григорий, – вынимаете пару хлопьев! Говорите текст!
– Какой? – уточнила я.
– Вам его не прислали? – удивился режиссер.
– Нет, – ответила я.
– На коробке наклеена бумажка с нужными фразами, – засуетилась Маргарита, – Виолочка, просто их прочитайте.
– Репетнем! – завопил Гриша. – Без камеры. Пошла!
Я поковыляла по проходу.
– Легко, непринужденно, – заорал постановщик, – а ты тащишься, как старая кляча с артритом во всем теле.
– Туфли неудобные, – пожаловалась я.
– Скинь их! – скомандовал дедок.
– Нельзя, – занервничала Регина, – они идут в паре с платьем. Виола, вы уж постарайтесь.
– Давайте снимать, – прогудел мужик за камерой, – все же ясно!
– Иди на точку, – велел мне режиссер. – Хлопушка. Мотор. Вперед! Ать, два!
Я, стараясь не качаться, посеменила к шкафу с упаковками.
– Бодрее! – приказал Гриша. – Дубль.
Я повторила проход и услышала:
– Задорнее.
Следующие пятнадцать минут я курсировала по одному маршруту, но Григорий постоянно был недоволен. То он кричал:
– Скорей!
То велел:
– Медленней.
А еще режиссер сыпал замечаниями:
– Улыбайся. Не горбись. Сначала идет задница, потом ноги.
Услышав последнее распоряжение, я растерялась. Может, Гриша не в курсе, но мои ноги растут из мадам Сижу. Как я могу отправить свой постамент впереди ног?
Но долго обдумывать эту задачу мне не пришлось, потому что прозвучало новое пожелание:
– Опусти подбородок, подними голову. – И это окончательно ввергло меня в недоумение.
Не понимая, каким образом можно выполнить это указание, я ринулась к высокой витрине, запуталась в хвосте платья, поняла, что сейчас упаду, и схватилась за дверцу.
Она плавно отъехала в сторону, я взмахнула руками, окончательно потеряла равновесие и рухнула прямо на полки с пачками.
– Роскошно! – завопил Гриша. – Снято! Отлично! Весело! Бодро! Со смайлом!
Я попыталась встать. Интересно, на какой части моего тела сияет улыбка? Сейчас я обращена к камере не лицом, а, так сказать, задней частью.
– Эй, верните актрисульку в вертикальное положение, – гремел Гриша. – Виола, хватай пачку!
– С красной отметкой, – подсказала Олеся.
Кто-то поставил меня на каблуки. Я стала рассматривать картонные упаковки, увидела здоровенную коробку с крестом и начала озвучивать текст:
– Бом-бом, тили-бом. Вот лучшие хлопья на свете. Вся моя семья, дети, прямо на рассвете…
– Брак по звуку, – сообщил мужик с наушниками на голове, – хруст стоит.
– Эй, ты чем шуршишь? – рассердился Гриша. – Коленями?
– Скотчем, – вздохнула я, – на нем моя красота держится.
– Не шевелись! – велел режиссер. – Начали.
Я открыла рот, но звукооператор не дал и слова сказать.
– Она дышит! Шорох идет.
– Перестань дышать! – велел Гриша. – Читай.
Я осторожно втянула носом воздух, не стану объяснять режиссеру, что без кислорода быстро отойду в лучший мир.
– У меня хрюк в голове, – мигом сообщил звукооператор, – размотайте скотч.
– Тогда все вывалится, – возразила Регина, – я могу липкую ленту слегка ослабить.
– Действуй, – приказал Гриша.
Я повернулась, сделала шаг.
– Эй, куда? – возмутился режиссер.
– В туалет!
Гриша стал плеваться огнем.
– Времени нет. Здесь давай, по-скоренькому!
Регина расстегнула на моей спине молнию.
– Господа, вы хоть отвернитесь, – возмутилась Маргарита.
– Ой, мы и не такое видели, – ухмыльнулся оператор, но зажмурился.
Остальные повернулись лицом к стене. А вот Олеся уставилась на меня во все глаза и радостно комментировала то, что видела.
– Ух ты! Да там в лифчике фигня какая-то! И в трусах тоже! У всех так? У знаменитостей?
– Конечно, – пропыхтела Регина, надрезая скотч, – приходит на съемку пенсионерка, а в кадре она моложе своей внучки. Если чего или кого на экране видишь хорошего, знай: оно в реале или старое, или тухлое, или мерзкое, или жирное, или злобное. Просто его накрасили, причесали, и все любуются! Можно снимать.
– Подышите, – приказал звукооператор.
Я засопела.
– В путь, – обрадовался он.
– Читай, – приказал Гриша, – с восторгом и упоением.
Я принялась озвучивать текст.
– «Вот они, самые любимые моими пятью сыновьями, мужем, бабушкой, дедушкой…»
Я остановилась.
– Давай, давай, – поторопил Гриша, – читаем.
– У меня нет детей, – пробормотала я, – пожилых родственников тоже.
– Ты ходишь с табличкой «бездетная» на груди? – хмыкнул режиссер.
– Нет, конечно.
– Вещай дальше!
Я затараторила:
– «…хлопья из натурального сырья, нашего, российского, растущего на берегах Амазонки тринитрохлорфенилбарбитуратополимерного тростника с ароматом, идентичным запаху свежеиспеченной пшеницы с тмином! Не представляю себе утра без экологически чистых мини-подушечек с сиропом из коры кирпичного дерева! Попробуйте! Вкус вас ошеломит!»
– Снято! – гаркнул Гриша.
Я опешила.
– Уже? А дубль?
– Не надо, – почти нежно сказал дедок, – заключительное па. Открываешь коробку, вынимаешь жрачку, нюхаешь, восторженно трясешь носом, отправляешь ее в рот, жуешь со смаком и чавком. Ясно?
– Мы так не договаривались, – запротестовала я, – не хочу есть тринитрохлор… как его там дальше называют!
Гриша закатил глаза.
– Делаешь вид, что кладешь сию пакость в рот, прячешь ее в кулаке, изображаешь головокружение от сногсшибательной вкусноты. Ясно? Начали! Мотор!
