– Да, я женат.
– И ты бы позволил какому-нибудь консультанту по брачным вопросам убедить тебя… Впрочем, не бери в голову. Это все слишком сложно.
Когда подали запеченную говядину с вином, она тоскливым голосом сообщила, что большинство студентов в Марлоу были «чудовищно креативны».
– Нет, я не о креативности в пошлом варианте рекламщиков, пойми меня правильно… – И ее нож убеждающе нацелился острием ему в горло.
Она имела в виду настоящее творчество: поэзию, живопись, скульптуру, музыку, танцы; она имела в виду театр.
– Что там только не ставили, от Софокла до как его, ну, ты знаешь… до Беккета. А я всегда была скучной бесталанной заурядностью. Собственно, ею и остаюсь.
Когда пришел черед кофе и коньяка, она сделалась менее разговорчивой и начала поглядывать на него как бы сквозь романтическую дымку; в такси он наконец ее обнял.
– Как-как называется улица? – переспросила она. – И что там находится?
– Просто одно местечко, которое, я надеюсь, тебе понравится.
– Ты очень милый, Джон.
И она подставила рот для первого, ритуального поцелуя, позволив его ладони ласкать ее грудь, пока они катили по длинной Седьмой авеню.
Она была шикарна. Во всяком случае, именно это слово то и дело срывалось с его уст, когда они обнимались, катались, переплетались и сливались воедино на постели ниже уровня тротуара, а подземка Седьмой авеню грохотала у них под полом.
– Ох, ты шикарна… ох, детка, ты… о боже, как ты шикарна… ты шикарна…
Она не говорила ничего, но ее вздохи, стоны и долгий финальный крик вполне убедительно свидетельствовали о том, что и он был… скажем, не слишком плох.
Позднее они долго лежали в молчании, и он мысленно переваривал удивительное открытие: ему было тридцать шесть лет и он до сих пор ни разу не получал такого удовольствия от секса. Он чуть было не сказал это вслух – «Можешь себе представить? Мне тридцать шесть лет, и это был самый лучший…» – но вовремя сдержался. Она могла бы посмеяться над таким признанием или пожалеть его, после всех «чудовищно креативных» парней в Марлоу и бурного лета в объятиях Фрэнка Лейси. Вместо этого он спросил:
– Памела, сколько тебе лет?
– В феврале исполнится двадцать один.
Она отделилась от него, встала и нагишом прошла по линолеуму через комнату, напомнив ему девчонку на плоту в тот первый уик-энд после Бельвю. Удивительно, как можно иметь столь длинные ноги при ее невысоком росте?
– За первой дверью только туалет, без раковины, – предупредил он. – Если тебе нужна раковина, она есть на кухне.
– А, понятно, – откликнулась она. – Это похоже на квартиры во Франции.
Выходит, она также побывала во Франции – а может, и всю Европу объездила еще с детства, каждый год проводя там каникулы. Направляясь к бару, он позволил своему сознанию заполниться сводящими с ума картинами: юная Памела смущенно раздвигает ноги перед елейным соблазнителем-аристократом во время завтрака с шампанским в Булонском лесу; Памела в исступлении царапает спину пыхтящего испанского крестьянина на грязной соломе в хлеву; Памела, распростертая на песке адриатического пляжа, шепчет «Te amo» в ухо итальянскому автогонщику…
Но вскоре она вернулась к нему. Он наполнил два бокала и натянул штаны, а на Памеле уже был старый плащ Пола Борга, обнаруженный ею в шкафу. Они пристроились рядышком на краю постели.
– Очень уютное местечко, – сказала она. – Когда мы ночью здесь появились, я не успела его разглядеть, потому что была слишком… ну, ты понимаешь… слишком увлечена…
Он еле удержался от восклицания: «Увлечена? Неужели? Мной?!»
– …но теперь вижу, что здесь и вправду мило, – договорила она.
– Эта квартира не предназначена для постоянного проживания, – пояснил он. – Она используется только… короче, мне здесь тоже нравится.
Он звонко чокнулся с ее бокалом.
– Полагаю, это можно назвать «причащением к любимому зелью».
– Хм… – промычала она на манер доктора Бломберга, и он понял, что слабыми шуточками Памелу Хендрикс не проймешь.
Пусть ей было всего двадцать, но, чтобы вызвать ее смех, требовалось нечто по-настоящему уморительное. И еще: ни разу за весь вечер она не спросила его о жене, или о наличии у него детей, или о том, сколько девчонок он приводил сюда до нее. Отсутствие этих вопросов само по себе уже выделяло ее на фоне прочих женщин.
Чуть погодя она встала и, меланхолически расхаживая по комнате в плаще Борга, вернулась к той же – видимо, излюбленной – теме: собственной серости и бесталанности.
– …Вот что интересно, – рассуждала она, пока он наливал себе новую порцию, – я не могу играть на сцене или делать классные фотоснимки, мне не под силу писательство, а если кто-нибудь даст мне кинокамеру, я не буду знать, что с ней делать, однако мне почему-то всегда казалось, что я вполне могла бы продюсировать фильмы. Хорошие фильмы.
Он уже плеснул виски на кубики льда, но после этих слов долил туда же еще одну порцию, а затем посмотрел в ее широко открытые, предельно серьезные глаза.
– Со мной то же самое, – сказал он.
Глава четвертая
В горах Вермонта воздух на редкость прозрачен, и горожанину здесь все представляется нереальным. Стена леса нависает и подавляет зрителя, коричневые и зеленые цвета неправдоподобно ярки и насыщенны, ну а небо – его просто слишком много.
– Это за следующим поворотом, – сказала Памела Хендрикс. – Ты увидишь знак.
Взятый напрокат желтый автомобиль катил столь мощно и плавно, что казалось, будто он сам выбирает дорогу, независимо от сидящего за рулем Уайлдера; заднее сиденье было заполнено их вещами и бутылками бурбона.
– Это поразительно, – сказал он Памеле. – Я словно попал в другую реальность. Не могу поверить, что это происходит на самом деле.
– Лучше тебе начать верить, – сказала она, – потому что вот оно. Притормози, а то мы проскочим мимо. Вот и знак – видишь?
И он увидел придорожный указатель с надписью: «КОЛЛЕДЖ МАРЛОУ, 5 миль».
Вновь было позднее лето, а прошедшие полгода стали самым счастливым временем в его жизни. В первые недели зимы он под предлогом ночных собраний Общества уединялся с ней на Варик-стрит, а затем их встречи переместились в «фешенебельную» квартиру Памелы в Верхнем Ист-Сайде, аренду которой оплачивал ее отец. Каждый раз, отправляясь туда, он испытывал страх: вдруг она ему не откроет или, что еще хуже, дверь откроет другой мужчина, какой-нибудь рослый атлет. Но она всегда была там одна, порой еще в уличной одежде, порой в просторном махровом халате после душа, порой в тонкой ночной рубашке, обреченной вскоре невесомо соскользнуть с ее плеч на пол перед постелью.
Первое время они большей частью говорили о кино, и в одну из самых памятных ночей он во всех подробностях пересказал сюжет фильма «Чемпион» – с Уоллесом Бири и Джеки Купер, – который смотрел еще в семилетнем возрасте.
