– Я ни в чем не нуждаюсь, спасибо. – Эпштейн опустился на стоявший у стены стул. – Честно говоря, мистер Уайлдер, я пришел сюда только потому, что я за вас беспокоюсь.
– А, вот оно как? Это весьма занятно, поскольку я, со своей стороны, беспокоюсь за вас. Возможно, я не такой человек, каким хочу казаться, но в этом плане вы еще хуже. Вам известно, что студенты колледжа между собой именуют вас Богом? Что они именуют вас Богом Отцом?
Легкий смешок Эпштейна прозвучал раздражающе.
– Бросьте. Во-первых, я не поверю этому ни на миг, а во-вторых, я не вижу, какое отношение это может иметь к…
– Ах вы не видите? А между тем это имеет отношение ко всему. Послушайте. Послушайте меня. Или профессора философии никогда никого не слушают, а только говорят сами? Прежде всего, как я узнал, по этому кампусу издавна гуляет слишком много шуточек религиозного свойства. Бог Отец, Бог Сын и Святой Душок в придачу – все в таком роде. Если заявите, что вы ничего такого не слышали, я назову вас лжецом. Будь я здешним студентом, я дал бы вам еще несколько определений. Я назвал бы вас лицемерным старым жуликом – и не важно, сколько умных книг вы храните у себя в библиотеке. Если бы у меня была возможность узнать вас получше, я мог бы назвать вас грязным старым развратником. Какую вы там фразочку недавно завернули? Ах да: «Марлоу накладывает заклятие творчества на всякого сюда входящего». Неслабо сказано – и юные девицы, каждую осень сюда приезжающие, готовы лезть из кожи вон, чтобы впечатлить мудрого педагога. Но я вас раскусил, Эпштейн… Погодите. Дайте мне досказать…
И он досказал свою речь, хотя это заняло немало времени. В какой-то момент Эпштейн произнес: «Боюсь, мне уже пора», а потом щелкнул замок закрывшейся за ним двери, но Уайлдер продолжил говорить, обращаясь к пустому стулу. При этом он выкурил все сигареты и тщетно искал в комнате спиртное, а потом бросился к раковине и стал горстями пить холодную воду, как будто умирал от жажды. Он наградил Эпштейна всеми гадкими прозвищами, какие только смог придумать; он обвинил Эпштейна во всем плохом, что случилось в его собственной жизни, и предложил Эпштейну опровергнуть эти обвинения, если сможет; он говорил и говорил, пока не рухнул на постель, совершенно обессиленный.
Некоторое время спустя он услышал голоса за дверью. Там были Эпштейн, и Памела в слезах, и еще приглушенные, вежливые голоса двух или трех мужчин, которые он не смог распознать.
Когда пара сильных рук помогла ему подняться, он воспринял это как проявление трогательной заботы; точно так же был воспринят и укол иглы в ягодицу. После этого его кое-как одели, и несколько мужчин помогли ему забраться на заднее сиденье большой машины, а потом наступила тишина. Машина куда-то ехала; он еще немного всплакнул, но вскоре отдался на волю тяжелых волн сна, похожего на погружение в пучину.
Пробудившись, он сразу понял, что находится уже не в колледже Марлоу. Все запахи здесь были другими, а у его изголовья сидела не Памела. Это была старуха с голубовато-седыми волосами, одетая как медсестра и читавшая какой-то роман в мягкой обложке.
– Мисс? – позвал он.
Она отложила книгу в сторону и, прежде чем ответить, взглянула на свои часы:
– Да, сэр?
– Скажите, где я нахожусь?
– В больнице Элизабет Фэннинг.
– А где это?
– В Мидлберри, штат Вермонт. Как вы себя чувствуете, мистер Уайлдер?
– Я чувствую… я не могу пошевелить…
– Не двигайте этой рукой, сэр, там капельница.
Она быстро поднялась, чтобы проверить, не нарушил ли он чего-нибудь.
Его рука была примотана к обтянутой марлей дощечке, а вверх от нее поднималась прозрачная пластиковая трубка, вероятно ведущая к капельнице над его головой. Алюминиевые решетки ограждения по бокам койки были подняты, словно кто-то опасался, что он может с нее упасть.
– Что со мной случилось?
– Мне об этом ничего не известно, сэр; я дежурю только в утренние смены. Постарайтесь расслабиться и не двигайтесь; мне нужно отметить в журнале время вашего пробуждения. Потом я измерю вашу температуру, артериальное давление и все, что полагается, и выполню еще несколько мелких процедур. Вряд ли нам еще понадобится эта капельница, но подождем, что скажет доктор. Полагаю, все худшее уже позади, мистер Уайлдер, и вы очень скоро подниметесь на ноги.
– А это что за стопка бумаг?
– О, это счета за услуги персональных сиделок. У вас платный круглосуточный уход, и счета постепенно накапливаются, но вам не стоит волноваться по этому поводу. У вас ведь есть медицинская страховка?
– Думаю, да.
– Вот видите, значит, все в порядке. Я вот что вам скажу, мистер Уайлдер: насколько я могу судить, вы до сих пор были образцовым пациентом. Конечно, я дежурю только по утрам и не могу говорить от имени других сиделок, но в мои дежурства вы вели себя безупречно. Лучше не бывает. Ни малейших проблем, утро за утром. Вы много говорили, но это было даже занятно.
– Говорил? О чем я говорил?
– Да обо всем на свете. Я не всегда могла уловить суть, но все равно слушать вас было интересно…
Он, должно быть, заснул под звуки ее голоса, потому что, когда он открыл глаза, в комнате находилась уже другая сиделка, значительно моложе прежней и с очками на носу.
– К вам посетительница, мистер Уайлдер.
И появилась она – как всегда, красивая и свежая, в ярком летнем платье. Усевшись рядом, она так порывисто схватила его за руку, что несколько медицинских счетов слетели с тумбочки на пол.
– Ты выглядишь гораздо лучше, – заявила она и, не теряя времени даром, начала вводить его в курс всех дел.
Прежде всего, съемки были завершены (здорово, правда?); осталось только снять вид Бельвю снаружи. Потом Джулиан займется монтажом (это, ясное дело, потребует времени) и музыкальным сопровождением (лично она считала, что без музыки только лучше, но Джулиан непременно хотел задействовать флейты и гитары), и в результате они получат качественный, полностью готовый к демонстрации фильм.
– Однако все ужасно беспокоятся за тебя, – сказала она. – Единственное, что я могла сделать, – это удерживать их от ненужных визитов сюда, в больницу.
– Мне надо кое-что уточнить. Видишь ли, у меня в голове еще не совсем прояснилось… – Он понимал, что следующий вопрос лучше не задавать, но все же сделал это, чтобы проверить Памелу. – Почему я здесь? Что со мной случилось?
– Ты в самом деле не помнишь? – Она понизила голос. – У тебя был нервный срыв, мой милый. Просто жуткий срыв.
Далее последовала ее версия событий, и он слушал очень внимательно, стараясь понять, что ей было известно насчет его бредовой иллюзии с Христом. Похоже, она ничего об этом не знала и даже не догадывалась.
– …твоими последними словами перед тем, как я отправилась на поиски Джерри, Джулиана или еще кого-нибудь, были: «Не позволяй им забрать меня отсюда». Ты это помнишь?
