— Как — не пойдешь? Ты что, не слышала, что тебе сказали? Ты продана!
— Я не продаюсь, — крикнула Бейла. — Я — человек!
— Ты не человек! — сердито топнул ногой Сы Жу. — Ты — невестка. Дурная невестка, неспособная произвести на свет сына! Подчиняйся или я забью тебя до смерти!
И он уже было встал и поднял над головой суковатую палку, но тут вмешался Ма Фань.
— Ничего, Сы-сяньшэн, ничего, — помахал он рукой успокоительно, — нет проблем. Я теперь ее господин, она будет меня слушаться.
С этими словами он ловко проскользнул рукой под руку Бейлы и крепким сухим пальцем, словно крюком, зацепил ее за ключицу. Теперь этот крюк держал Бейлу надежнее любой цепи. Это был проверенный метод, в ранней юности почтенный Ма Фань был стражником в ямыне и часто конвоировал так опасных преступников. Никому еще ни разу не удалось сбежать при таком конвоировании, для этого прежде надо было вырвать себе ключицу.
Вот и Бейла застонала и согнулась от боли. Глядя на такую покорность, которая вполне подобала невестке, ее свекровь и свекр заулыбались, закивали головами довольно. А Ма Фань потянул ее за собой, как тянут верблюда за губу или быка за продетое в нос кольцо.
— Дайте хотя бы с мужем попрощаться… — прорыдала Бейла.
Слова эти не произвели никакого действия на китайцев. Но надежда еще не покинула Бейлу окончательно.
— Сы Юй, Сы Юй! — прокричала Бейла в отчаянии, — я хочу попрощаться с моим мужем!
Крик этот услышала младшая сестра Сы Ша, Сы Юй, до поры прятавшаяся в фанзе. Она метнулась в комнату к брату, но спустя секунду выскочила оттуда. Вид у нее был как у побитой собаки.
Корчась от боли под железным пальцем Ма Фаня, Бейла все-таки вывернула в ее сторону голову, глянула с последней надеждой. Глаза у Сы Юй были опущены.
— Не хочет тебя видеть, — чуть слышно пробормотала она и заплакала.
А Бейла не заплакала и даже не сказала ничего, только окаменела лицом и пошла следом за Ма Фанем — теперь уже спокойно, не сопротивляясь, будто решила для себя что-то очень важное. И Ма Фань, почувствовав это, силы уж больше не применял, палец в ключицу глубоко не втыкал, так только, для порядку…
Добрый человек был Ма Фань. Над Бейлой не издевался, работой выше меры не грузил, в постели был с ней ласков, старшим женам обижать не давал. Но только Бейла ничего этого не ценила, жила, словно света вокруг себя не видела, все делала, как машина-автомат: ходила, ела, работала, любила Ма Фаня.
Две старшие жены, из орочей, невзлюбили Бейлу, считали гордячкой. А она не гордилась, просто так жила. Скажут ей идти во двор — пойдет, скажут сидеть дома — будет сидеть, сколько надо. А Ма Фаню это даже и нравилось, не те его годы, чтобы со строптивицей управляться. Залезет он на нее, погладит немножко, сделает дело свое стариковское и отвалится, словно клещ, крови насосавшийся.
Один только раз Бейла очнулась от глубокого забытья — когда увидела за оградой дома своего отца, тихого Менахема. Лицо его сморщилось от старости и горя, в морщинах, словно лед, застыли соленые слезы.
Бейла выбежала на улицу, обняла отца, прижала к себе. Он и сам был холодный и твердый, будто вечная мерзлота.
— Это правда, дочка? — только и спросил он.
Она заплакала, горячие слезы язвили сердце, разжигали в нем неясный огонь.
— Нет, папочка, неправда, нет… Он хороший человек, я по любви к нему перешла. Он добрый, любит меня, все для меня сделает.
Многое мог на это ответить тихий Менахем: и про возраст хорошего человека, и про старших его жен, и про сто тринадцать рублей, за которые хороший человек ее купил. Но он был отец, а она была его дочь, и он, хоть и с трудом, выговорил лишь одно:
— Возвращайся домой, Бейла… мы тебя ждем.
Она утерла слезы, взяла его голову в свои руки, глядела на него с любовью. Вдруг увидела, как он постарел за эти три года, как сединой засыпало волосы. И руки его, тонкие, но крепкие когда-то, похожи были на лапы старого кота — морщинистые, дрожащие. И весь он ослаб внутри, и не было в нем больше сил сопротивляться жизни. Но не ослабла, горела еще в сердце его, в самом затаенном уголке, любовь к дочери — огромная, сильная, всепоглощающая. И хоть для других евреев стала она давно гулящей девкой, сначала вышедшей замуж за китайского гоя, а потом за деньги пошедшая по рукам, но для отца она так и оставалась его маленькой Бейлой, чьи ручки он целовал, бывало, войдя к ней поутру — один маленький розовый пальчик за другим, пока она хмурилась и капризничала спросонья. Отчего такая любовь, спросите вы, почему именно к ней, разве мало было у Голды и Менахема других детей?
Нет, детей было много, хотя детей, известно, много не бывает, и всех он их любил любовью безумной, отцовской, за каждый шаг их дрожал, за каждую слезинку умереть был готов. Но Бейла всегда была особенной — оттого ли, что была первой, оттого ли, что судьба у нее сложилась так несчастно…
— Идем, Бейла, — говорил он, вкладывая в свои слова всю убедительность, на которую был способен, — идем, девочка!
Но возвращаться было уже поздно — Бейла была беременна от старого Ма Фаня…
Через девять месяцев родился у нее сынок. Ребенок был весь беленький, с черными волосами и с голубыми, как у Бейлы, глазами. Ма Фань от радости словно с ума сошел. Целыми днями он не спускал мальчика с рук, назвал его Бао-Бао, Сокровище, играл с ним, пел ему песни тихим голосом, помолодел на десять лет.
Две старшие жены, со своими желтыми, ужасными, похожими на пауков отпрысками, вмиг отошли на задний план, потеряли все свои права, должны были теперь во всем подчиняться Бейле и прислуживать ей. Не их дети, а Бао-Бао теперь стал законным наследником всей собственности Ма Фаня, о чем он и объявил торжественно при первой же возможности.
И Бейла словно заново родилась. Она будто забыла обо всем — и о ста тринадцати рублях, и о пальце, воткнутом в ключицу, даже о родителях своих забыла. Помнила только об одном маленьком Иосифе, которого Ма Фань звал Сокровищем, а она не возражала, она ведь знала, как на самом деле зовут мальчика. Он тянул к ней ручки, улыбался, смотрел необыкновенным глубоким взглядом — это было настоящее чудо. И такой он был маленький, теплый, беззащитный, что Бейла каждую секунду умирала от любви к нему, сердце в ней замирало и снова начинало стучать от радости и восторга.
Но счастье длилось недолго. Однажды утром, подойдя к люльке, Бейла увидела, что драгоценный ее сынок не открывает глазок. Она взяла его на руки и увидела, что кожа его, нежная белая кожа, помертвела и стала синюшной. Бейла в ужасе закричала и прижала Иосифа к груди — и почувствовала, каким он стал холодным и твердым…
Следствие, которое провел ходя Василий, было недолгим: ребенка отравили старшие жены Ма Фаня. Но это уже не интересовало Бейлу. Она сидела, прижав к себе маленький трупик, качала его, пела ему тихие песни, ему — и Яхве. В песнях этих говорилось о ее любви к маленькому ангелу, ее сыну, любви непомерной, огромной, все затмевающей, любви более крепкой, чем жизнь и смерть. И ангелы, которые вращались в глубоком космосе, услышали эти песни, подхватили их и понесли на самые высокие орбиты, к вечному еврейскому Богу и положили перед подножием невидимого его Трона. И Бог склонил слух к этим песням, и невидимая слеза изошла из его глаз, прозрачная, соленая, совсем человеческая — и тогда случилось чудо.
