– Они мешают работать, – сухо отвечаю я, вспоминая, как мы с Поэтессой выворачивались наизнанку, имитируя угасание способностей после таблеток. Надеюсь, она не разболтала наши хитрости капитану. – И как долго лечиться?
– Цикл, не меньше, – жестко говорит Публий, – а с вашими осложнениями два или даже три.
Достаточно, чтобы способности Сновидца или что-нибудь другое доконало меня. Жизнь рядом с генералом какая угодно, но только не спокойная. Наилий так надеялся на помощь, а вместо неё я услышала то, что давно знала. Встаю с кушетки и сдержанно благодарю.
– Спасибо, постараюсь выполнять ваши рекомендации, капитан Назо.
Киваю на прощание, разворачиваюсь к двери, но военврач останавливает.
– В медицинской карте нет записи о постоянной стерилизации. Почему?
Страх морозным сквозняком тянет по спине. Отчаянно не хотела думать об этом всю неделю. Задвигала проблему в самый дальний угол сознания. Стою спиной к Публию и не могу пошевелиться.
– Вы до сих пор невинны? – капитан спрашивает деловым тоном, но я слышу отголоски сильного удивления. Невероятное предположение, да, согласна. Врать бессмысленно. Девственницей любовница генерала остаться не могла. Снова чувствую себя голой перед Публием. Стальной взгляд обжигает холодом. Еще немного и начну цепляться к капитану черной привязкой гнева и ненависти. Она куда логичнее, безопаснее и приятнее сейчас, чем зеленая. Закрываю глаза и дышу ровно. Надеюсь, все вопросы действительно необходимы и Публий не мстит за сцену с фонендоскопом.
– Нет.
– Как давно?
– Семь дней.
– Другие партнеры кроме Наилия были?
Почти пощечина. Знаменитая медицинская бесцеремонность, так похожая на циничность мудрецов. Не успеваю мысленно закрыться, и боль бьет в живот, разливаясь противной тяжестью. Надо успокоиться. Черная привязка к нему тоже не нужна. Пусть. В конце концов, я – пациент на приеме у врача.
– Нет, не было.
– Вы уверены? – не унимается капитан. – Тест на беременность ничего не покажет, но можно сдать кровь на гормон плаценты.
– Не нужно, – спокойно отвечаю я. – Его Превосходство был стерилен.
– Хорошо, – кивает военврач, – тогда я выписываю направление на госпитализацию. Не спеша сдадите анализы, и дня через два я вас прооперирую.
Поставит зажимы или полностью иссечет маточные трубы, после чего я не смогу зачать ребенка и навсегда перестану быть женщиной. Меня пугает даже не насилие над моей природой, а грядущее беспросветное одиночество. У Наилия девятнадцать сыновей и другая женщина, не я, подарит ему двадцатого, двадцать первого, двадцать второго. А кем буду я возле него? Любовницей? Пустышкой.
– Нет, я не согласна.
Публий морщится, будто ест горький лимон.
– Ваше согласие не имеет значения. Есть инструкция с четким требованием стерилизовать пациентов с диагнозом шизофрения.
– В бездну инструкцию! – кричу я, сжимая кулаки. – Я не согласна!
Врач вздрагивает от крика и трет пальцем висок. Жмурится, как от яркого света и недовольно выговаривает мне.
– Дарисса, ваша истерика бессмысленна. Даже если я вдруг пойду на должностное преступление и оставлю вас фертильной, то родившийся ребенок совершенно точно унаследует психиатрическое заболевания матери. Его признают генетически негодным, так же, как и вас, и поместят в клинику на принудительное лечение. Этого вы хотите? Или будете аборты делать один за другим? Зачем издеваться над собой и производить на свет ущербного ребенка?
Мне хочется ударить его или задушить. Погасить ненавистное пламя в глазах. Бить так долго, чтобы с костяшек на кулаках капала кровь. Как в стенку карцера. Снова и снова. Но я не могу. Бессилие уничтожает, отчаяние рвет на части. Я не хочу остаться одна. У меня никого не будет кроме ребенка. Мужчины приходят и уходят, любовь тускнеет, счастье рассыпается прахом. Мой сын или дочь – единственное родное существо. И военврач собрался убить их нерожденными. Падаю на колени и складываю руки на груди.
– Пожалуйста, капитан Назо, заклинаю всеми несуществующими богами! Не убивайте во мне женщину!
Медик резко встает со стула и в два шага оказывается возле меня. Хватает за плечи и рывком тянет вверх.
– Дэлия! Немедленно прекрати!
Сердце тяжело стучит, а слезы прорываются – не сдержать. Горячие, соленые, долгожданные.
– Дэлия! Никогда и не перед кем не вставай на колени! Ты слышишь? – капитан яростно встряхивает меня и кричит. – Никогда!
Не чувствую опоры, сползаю вниз, складываясь, как деревянная марионетка, у которой отрезали ниточки. Завод кончился, шестеренки остановились, музыка больше не играет. Сквозь темноту, как сквозь плотную ткань, едва слышу голос врача, но не понимаю слов. В нос ударяет тошнотворный запах аммиака и слезы текут сильнее. Открываю глаза и пытаюсь отбиться от сильных мужских рук, растирающих ватным тампоном мне виски.
– Ты в сознании, Мотылек? – военврач больше не церемонится со мной. Куда делась вся вежливость, пусть даже сквозь зубы? Понимаю, что лежу на кушетке, а капитан черной скалой возвышается надо мной.
– Нет, – упрямо твержу, – никакой операции. Нет.
Публий рычит зверем. Низко, угрожающе. Запускает руку в соломенные кудри и садится рядом на кушетку. Молчит, пока я вытираю слезы пальцами. Будет силой тащить в стационар – буду драться и звать на помощь. Кто-то должен услышать.
– Я пожалею об этом, – ворчит Публий. – Мотылек, с этого дня ты наблюдаешься только у меня. Любой чих или прыщик на заднице – звонишь мне. Договорились?
Киваю, не понимая, к чему он клонит? От медика пышет жаром. Настоящий взрыв эмоций против моей слабости и опустошенности.
– Операции не будет. Тихо, помолчи! Я поставлю барьер. Он защитит от беременности и через пять циклов его можно удалить без последствий. Забеременеешь и родишь, если захочешь. Не знаю, зачем я это делаю. Тяну время. На преступление иду. Подлог. Сочинять вескую причину буду для установки барьера. Подделывать анализы. Тихо, я сказал. От тебя требуется только одно – молчать. И никаких осмотров у других врачей.
Улыбаюсь и киваю на каждое слово. Кусаю губы, чтобы не рассмеяться нервно. Теперь снова хочется броситься ему на шею, но уже с поцелуями. Пять циклов – это много. Случиться может что угодно. Например, с меня снимут диагноз. Глупая надежда, конечно, но вдруг? Главное, что ничего непоправимого не произошло.
– Какой день отсчитала с начала периода? – спрашивает Публий, постепенно остывая.
Хмурюсь, с трудом вспоминая.
– Пятнадцатый.
– Даже не надеялся, что попаду в интервал, – усмехается военврач, – придешь ко мне между четвертым и восьмым, а пока молча отдашь Наилию вот это.
Капитан достает из кармана квадратную упаковку, похожую на витаминный напиток из сухпайка и кладет в мою ладонь. Внутри прощупывается мягкое кольцо.
