В лицее было принято в конце каждого триместра накрывать для учащихся праздничный стол. Рождественский обед был самым любимым, и его ждали с особым нетерпением. У учеников начинали течь слюнки за несколько дней до праздника – и особенно, конечно, у ребят из интерната. И хотя меню из года в год оставалось неизменным, за несколько недель до праздничного обеда все принимались строить самые нелепые и удивительные гипотезы относительно того, что им подадут. Они толпились под окнами лицейской кухни, наблюдая, как носятся взад-вперёд помощники повара, высматривали, вынюхивали, готовые в любой момент сорваться с места, если появится главный повар, гигант со скверным характером, который следил за порядком на кухне с топориком для мяса в руках.
Дозорные возвращались в большом волнении.
– Толстяк варит омаров! – кричали они. – Прямо живыми кидает в кипяток!
– А майонез будет?
– А ещё рагу из оленя! И жареная картошка, и шоколадное полено…
– Чё, правда? Шоколадное полено??
– Ну это же рождественский обед, забыл? Понятное дело, Толстяк постарается на славу!
И вот наконец долгожданный день настал. Забыты были и медицинский осмотр, и дети, заболевшие чумой (ой, простите, всего лишь корью), и квадратная голова Большого Вацлава: теперь все мысли были только о том, чтобы набить брюхо, и в целом лицее не нашлось бы сейчас темы более значительной, чем предстоящий обед.
Колокол ещё не успел прозвонить полдень, как перед входом в столовую собралась сгорающая от нетерпения толпа. Вот кому достанутся лучшие места в самом начале стола, где можно брать еду первым – и выбирать куски побольше и получше.
Экстримы – настоящие мастера этой игры. Озверевшие от целого триместра несъедобных супов и консервированных фруктов, они уже выбили себе дополнительные порции, угрожая под столом ножом.
С тех пор как он подрался с Вацлавом, Магнус стал очень рассеян. Его противник, сидевший через несколько стульев, не сводил с него глаз, строя планы мести.
«И чего мне вздумалось защищать малыша Швоба?» – не переставал спрашивать себя Магнус, которого вновь охватила обычная трусость. Каждый сам за себя – вот правило выживания в интернате. И так хватало проблем с Плевком, так нет же – взял и нажил себе смертельного врага в лице его первого помощника, громилы с подбородком размером с тумбу и кулаками с голову младенца.
Те, кто шушукались, глядя на него, были совершенно правы: он рисковал нарваться на кровавую месть в Спальне наказаний!
– Ты не будешь лимонад? – поинтересовался его сосед, маленький второклассник, у которого и так уже щёки раскраснелись от съеденного и выпитого.
– Нет.
– А хлеб? Можно я возьму?
– А кулаком в нос ты, случайно, не хочешь? – уточнил Магнус и придвинул к нему кусок чёрствого хлеба, на который второклассник набросился, как голодный грызун.
Что до учителей, то их рождественский обед был назначен только на следующий вечер, поэтому пока они занимались тем, что пытались сдержать волнение, которое охватило ученическую столовую.
Когда наконец принесли закуски, гам немедленно стих.
– Смотрите!
– Это что за штука?
На тарелках, в гнезде из вялых листьев салата дрожали прозрачные полусферы с чем-то непонятным внутри.
– Желе с глазами? На рождественский обед?
– Это называется заливное с яйцом, идиот, а не желе с глазами!
– Яйца, глаза – неважно, всё равно я это есть не буду! Оно на меня будто смотрит!
Только Большой Вацлав запихнул в пасть сразу три штуки, но он-то ест даже козявки из носа. Остальные порции заливного вернулись на кухню нетронутыми – к радости надзирателей: ведь если бы учащиеся добрались до яиц, они бы поняли, как ими удобно швыряться. Ученики были до того удивлены выбором закуски для праздничного стола, что даже не смогли как следует разозлиться.
Однако, когда следующим блюдом принесли тощую пригоревшую курицу, терпение детей лопнуло.
– И это они называют рождественской индейкой?
– Проще какую-нибудь железяку пососать, и то больше наешься!
– А жареная картошка? Она где вообще, а?
В воздухе засвистели кусочки комковатого пюре из каштанов, запущенные с вилок, как из рогаток. Надзиратели принялись, конечно, орать во всю глотку, но толку от этого не было. Лишь ожидание десерта уберегло лицей от мятежа.
Но гвоздём праздника оказался рождественский апельсин, слегка размякший и местами покрытый плесенью.
– А полено? А мороженое? А нуга?
Появление директора и господина Прибилитца, привлечённых шумом, ещё сильнее распалило возмущение.
Даже Толстяк покинул рабочее место, вышел в зал и стоял, сложив на груди свои мощные руки. Обычно его появления было достаточно, чтобы аппетит проснулся даже у самых привередливых. Но на сей раз Толстяк вынужден был поспешно отступить, спасаясь от свистевших в воздухе кусков хлеба. Остолбеневшие помощники повара наблюдали за всем из-за приоткрытой двери в кухню.
– Господа, но послушайте! – тщетно надрывался Могильщик, и голос его тонул во всеобщем гвалте. – В эти нелёгкие времена… меры по сокращению расходов… это ведь всем очевидно… мы так хотели, чтобы каждый был доволен и рад…
– Рад как мой зад! – выкрикнул в ответ какой-то остроумный рифмоплёт, подпрыгивая на стуле. – Да у нас в животах урчит от голода!
– УР-ЧИТ! УР-ЧИТ! – подхватила вся столовая. – У НАС УР-ЧИТ!
Дальше началось нечто совершенно неописуемое.
Когда столовая наконец опустела, директор из соображений безопасности отменил послеобеденные занятия. Тех, кому было куда идти, распустили по домам, а обитателей интерната согнали на морозный двор – подумать над своим поведением под присмотром господина Прибилитца и отряда надзирателей.
В группах ребят, которые бесцельно слонялись по двору, продолжало расти возмущение: отвратительно, позор, старожилы не припомнят такого мерзкого рождественского обеда!
– Во всём виноват Толстяк!
– Нет, директор!
– Ну что он может поделать, если сейчас нужно на всём экономить, – попытался вступиться за директора один из подхалимов-отличников, но ему мигом заткнули рот пригоршней снега – чтобы поучился хорошим манерам.
– Экономить? Ну конечно, давайте всё валить на войну! Но, во-первых, ещё не факт, что она вообще будет. А во-вторых, это не повод отменять жареную картошку!
– Тем более что учителя-то, конечно, ни в чём себе не отказывают!
Магнус тоже ворчал, чтобы не выделяться, но вообще-то он не принадлежал ни к одной из топчущихся во дворе компаний. При его приближении разговоры смолкали, а когда он отходил, демонстративно возобновлялись. В глазах лицеистов у него был непростительный недостаток: он был Миллионом, сыном самого богатого человека Сильвании. Родители большинства учеников работали на заводах Миллиона, в шахтах Миллиона или в банке «Миллион». И если бы Магнус не был так силён и плечист, ему бы давно показали, что значит быть папенькиным сынком.
