Я: “Дети тогда рассказывали что-нибудь о лошади?”
Ганс: “Да!”
Я: “А что?”
Ганс: “Я забыл”.
Я: “Может быть, они что-нибудь рассказывали о ее Wiwimacher’e?”
Ганс: “О, нет!”
Я: “Там ты уже боялся лошадей?”
Ганс: “О, нет, я совсем не боялся”.
Я: “Может быть, Берта говорила о том, что лошадь…”
Ганс (прерывая): “Делает wiwi? Нет!”
10 апреля я стараюсь продолжить вчерашний разговор и хочу узнать, что означает “из-за лошади”. Ганс не может этого вспомнить; он знает только, что утром несколько детей стояли перед воротами и выкрикивали: “из-за лошади”, “из-за лошади”. Он сам тоже стоял там. Когда я становлюсь настойчивее, он заявляет, что дети вовсе не говорили “из-за лошади” и что он неправильно вспомнил.
Я: “Ведь вы часто бывали также в конюшне и, наверное, говорили о лошади?” – “Мы ничего не говорили”. – “А о чем же вы разговаривали?” – “Ни о чем”. – “Вас было столько детей, и вы ни о чем не говорили?” – “Кое о чем мы уже говорили, но не о лошади”. – “А о чем?” – “Я теперь уже этого не знаю”.
Я оставляю эту тему, так как очевидно, что сопротивление слишком велико, и спрашиваю: “С Бертой ты охотно играл?”
Он: “Да, очень охотно, а с Ольгой – нет; знаешь, что сделала Ольга? Грета наверху подарила мне раз бумажный мяч, а Ольга его разорвала на куски. Берта бы мне никогда его не разорвала. С Бертой я очень охотно играл”.
Я: “Ты видел, как выглядит Wiwimacher Берты?”
Он: “Нет, я видел Wiwimacher лошади, потому что я всегда бывал в стойле”.
Я: “И тут тебе стало интересно знать, как выглядит Wiwimacher у Берты и у мамы?”
Он: “Да”.
Я напоминаю ему его жалобы на то, что девочка всегда хотела смотреть, как он делает wiwi.
Он: “Берта тоже всегда смотрела (без обиды, с большим удовольствием), очень часто. В маленьком саду, там, где посажена редиска, я делал wiwi, а она стояла у ворот и смотрела”.
Я: “А когда она делала wiwi, смотрел ты?”
Он: “Она ходила в клозет”.
Я: “А тебе становилось интересно?”
Он: “Ведь я был внутри, в клозете, когда она там была”.
(Это соответствует действительности: хозяева нам это раз рассказали, и я припоминаю, что мы запретили Гансу делать это.)
Я: “Ты ей говорил, что хочешь пойти?”
Он: “Я входил сам и потому, что Берта мне это разрешила. Это ведь не стыдно”.
Я: “И тебе было бы приятно увидеть Wiwimacher?”
Он: “Да, но я его не видел”.
Я напоминаю ему сон в Гмундене относительно фантов и спрашиваю: “Тебе в Гмундене хотелось, чтобы Берта помогла тебе сделать wiwi?”
Он: “Я ей никогда этого не говорил”.
Я: “А почему ты этого ей не говорил?”
Он: “Потому что я об этом никогда не думал (прерывает себя). Когда я обо всем этом напишу профессору, глупость скоро пройдет, не правда ли?”
Я: “Почему тебе хотелось, чтобы Берта помогла тебе делать wiwi?”
Он: “Я не знаю. Потому что она смотрела”.
Я: “Ты думал о том, что она положит руку на Wiwimacher?”
Он: “Да. (Отклоняется.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть маленькая куча песку, там я играл с лопаткой”. (Это сад, где он делал wiwi.)
Я: “А когда ты в Гмундене ложился в постель, ты трогал рукой Wiwimacher?”
Он: “Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что об этом еще не думал. Только на прежней квартире и теперь я это делал”.
Я: “А Берта никогда не трогала руками твоего Wiwimacher’a?”
Он: “Она этого никогда не делала, потому что я ей об этом никогда не говорил”.
Я: “А когда тебе этого хотелось?”
Он: “Кажется, однажды в Гмундене”.
Я: “Только один раз?”
Он: “Да, чаще”.
Я: “Всегда, когда ты делал wiwi, она подглядывала; может, ей было любопытно видеть, как ты делаешь wiwi?”
Он: “Может быть, ей было любопытно видеть, как выглядит мой Wiwimacher?”
Я: “Но и тебе это было любопытно, только по отношению к Берте?”
Он: “К Берте и к Ольге”.
Я: “К кому еще?”
Он: “Больше ни к кому”.
Я: “Ведь это неправда. Ведь и по отношению к маме?”
Он: “Ну, к маме, конечно”.
Я: “Но теперь тебе больше уже не любопытно. Ведь ты знаешь, как выглядит Wiwimacher Анны?”
Он: “Но он ведь будет расти, не правда ли?
[46]”
Я: “Да, конечно… Но когда он вырастет, он все-таки не будет походить на твой”.
Он: “Это я знаю. Он будет такой, как теперь, только больше”.
Я: “В Гмундене тебе было любопытно видеть, как мама раздевается?”
Он: “Да, и у Анны, когда ее купали, я видел маленький Wiwimacher”.
Я: “И у мамы?”
Он: “Нет!”
Я: “Тебе было противно видеть мамины панталоны?”
Он: “Только черные, когда она их купила, и я их увидел и плюнул. А когда она их надевала и снимала, я тогда не плевал. Я плевал тогда потому, что черные панталоны черны, как Lumpf, а желтые – как wiwi, и, когда я смотрю на них, мне кажется, что нужно делать wiwi. Когда мама носит панталоны, я их не вижу, потому что сверху она носит платье”.
Я: “А когда она раздевается?”
Он: “Тогда я не плюю. Но когда панталоны новые, они выглядят как Lumpf. А когда они старые, краска сходит с них, и они становятся грязными. Когда их покупают, они новые, а когда их не покупают, они старые”.
Я: “Значит, старые панталоны не вызывают в тебе отвращение?”
Он: “Когда они старые, они ведь немного чернее, чем Lumpf, не правда ли? Немножечко чернее”
[47].
Я: “Ты часто бывал с мамой в клозете?”
Он: “Очень часто”.
Я: “Тебе там было противно?”
Он: “Да… Нет!”
Я: “Ты охотно присутствуешь при том, когда мама делает wiwi или Lumpf?”
Он: “Очень охотно”.
