Начало лечения
На следующий день я связал его обещанием подчиниться одному и единственному условию лечения, а именно – говорить все, что придет ему в голову, даже если это будет неприятно ему, покажется неважным, или иррелевантным, или бессмысленным. Затем я разрешил ему начать, с чего он хочет, и он начал так
[76]:
У него был друг, говорил он мне, о котором он был исключительно высокого мнения. Он всегда приходил к нему, когда его тревожили некоторые криминальные импульсы, и спрашивал друга о том, презирает ли тот его как преступника. Друг оказывал ему моральную поддержку, заверяя в том, что считает его человеком безупречного поведения; и, вероятно, его прогрессирующей привычкой с юных лет было видеть свою жизнь в темных тонах. Ранее, продолжал он, другой человек имел на него похожее влияние. Это был девятнадцатилетний студент (ему самому было 14 или 15 лет), который повышал его самооценку в такой невероятной степени, что он начинал себе казаться чем-то вроде гения. Этот студент затем стал его учебным куратором, внезапно изменил свое поведение и начал обходиться с ним, как с идиотом. Затем он заметил, что студент интересовался одной из его сестер, и заключил, что студент сближался с ним только для того, чтобы получить доступ в дом. Это было первым большим ударом в его жизни.
Затем он продолжил без всякой связи…
Инфантильная сексуальность
«Моя сексуальная жизнь началась очень рано. Я могу вспомнить сцену четвертого или пятого года моей жизни. (Начиная с шестого года я помню все.) Сцену эту я вспомнил довольно отчетливо несколькими годами позже. У нас была прелестная молодая гувернантка, которую звали фройляйн Петер. Однажды вечером она лежала на диване легко одетая и читала. Я лежал около нее и попросил ее разрешить мне купить парфюм caron и подлезть к ней под юбку. Она сказала, что я могу, если никому не скажу об этом. На ней почти ничего не было, и я нащупал ее гениталии и нижнюю часть тела, и они произвели на меня очень странное впечатление. После этого у меня осталось жгучее и мучительное любопытство видеть женское тело. Я могу припомнить интенсивное возбуждение, с которым я ожидал в Купальне (куда мне еще позволяли ходить с гувернанткой и сестрами), когда гувернантка разденется и войдет в воду. Я могу припомнить больше деталей, начиная с шести лет. В то время у нас была другая гувернантка, также молодая и симпатичная. У нее были нарывы на ягодицах, которые она имела обыкновение обнажать ночью. Я страстно ожидал этого момента, чтобы удовлетворить свое любопытство. Это было как тогда в Купальне – хотя фройляйн Лина (Lina) была более осторожна, чем ее предшественница.
Я вспоминаю сцену, которая должна была иметь место, когда мне было семь лет. Мы сидели вместе однажды вечером – гувернантка, повариха, другая служанка, я и мой брат, который был на 18 месяцев моложе меня. Молодые женщины разговаривали, и я внезапно осознал, что фройляйн Лина говорит: “Я могла бы делать это с маленьким; но Пауль (это был я) слишком неуклюжий, и у него наверняка ничего не выйдет”. Я не вполне ясно понял, что это значит, но почувствовал пренебрежение и заплакал. Лина успокоила меня и рассказала про девушку, которая что-то такое делала с маленьким мальчиком, за которым она ухаживала, и ее посадили в тюрьму на несколько месяцев. Я не думаю, что она делала мне что-то плохое, но я занимался с ней распутством. Когда я ложился с ней в кровать, я раскрывал и трогал ее, а она не возражала. Она была не очень умна, но ее сексуальные устремления были очень сильны. В 23 года у нее уже был ребенок. В конце концов, она вышла за его отца, и теперь она – фрау Хофрат
[77]. Даже теперь я часто вижу ее на улице.
Когда мне было шесть, я уже страдал от эрекций, и я знаю, что однажды я пришел к матери жаловаться на это. Я знаю также, что, делая это, я переживал дурные предчувствия. У меня было чувство, что имеется некая связь между этим предметом и моими идеями и любопытством, и тогда у меня была болезненная идея, что родители знают мои мысли; я объяснял это себе тем, что мог, вероятно, говорить вслух, не слыша сам себя. Я рассматриваю это как начало моей болезни. Мне очень нравились некоторые девочки, и у меня было сильное желание видеть их обнаженными. Но, желая так, я имел жуткое чувство, что что-то должно случиться, если я буду так думать, и что я должен сделать все что угодно, чтобы это предотвратить.
Мысли о смерти моего отца занимали мое сознание с очень ранних лет в течение длительного периода времени и очень подавляли меня».
В этот момент я с удивлением узнал, что отец пациента, по поводу которого его преследовали обсессивные страхи в настоящее время, умер за несколько лет до этого.
События возраста шестого или седьмого года, которые пациент описывал на первом часу лечения, были не просто, как он предполагал, началом его заболевания, а самим заболеванием. Это был завершенный невроз навязчивости, не нуждающийся еще в каких-либо существенных звеньях, сразу ядерный, и прототип более позднего расстройства – элементарный организм, изучение которого, единственно, может позволить нам понять законченную организацию его последующего заболевания. Ребенок, как мы видели, находился под доминирующим влиянием компонента сексуального влечения – скоптофилии (влечение к разглядыванию), результатом которого было постоянное возобновление в нем желания, связанного с персонами женского пола, которые ему нравились – желания видеть их обнаженными. Это желание относится к более поздней обсессивной или компульсивной идее; и, если качество компульсивности было еще не представлено, то это потому, что Эго не переместило пока себя полностью в оппозицию к этому и не относилось к этому, как к чему-то чужеродному. Тем не менее оппозиция этому желанию была уже активирована из того или иного источника, так как его появление регулярно сопровождалось болезненным аффектом. Несомненно, в душе юного распутника прогрессировал конфликт. Оборотной стороной обсессивного желания, интимно ассоциированной с ним, был обсессивный страх: каждый раз, когда он испытывал желание этого сорта, он не мог не бояться, что случится что-то ужасное. Это что-то ужасное уже обладало характеристикой неопределенности, которая с этого момента стала инвариантной особенностью каждого проявления невроза. Но у ребенка без особого труда раскрывается то, что покрывается неопределенностью такого рода. Если пациент однажды может быть побужден дать частный пример в одном из мест туманных неопределенностей, которые характеризуют обсессивный невроз, можно с уверенностью предположить, что этот пример – исходное и действующее обстоятельство, скрывающееся за неопределенностью. Обсессивный страх нашего пациента, реставрированный в своем первичном значении, будет выглядеть так: «Если у меня есть желание видеть женщин раздетыми, то мой отец должен будет умереть». Этот болезненный аффект определенно имел оттенок суеверия и уже давал начало возникновению импульсов делать что-то, чтобы отвращать грозное зло. Эти импульсы были в последующем развиты в защитные мероприятия, которые предпринимал пациент.
