Столь же правдоподобное возражение может основываться на истории болезни Шребера, как и на многих других. Так как можно утверждать, что фантазии о преследовании (направленные против Флехсига), безусловно, появились гораздо раньше, чем фантазия о конце света; так что то, что предположительно было возвращением подавленного, на самом деле предшествовало подавлению как таковому – а это уже полная бессмыслица. Чтобы ответить на это возражение, мы должны оставить возвышенные обобщения и вернуться к детальному осмыслению конкретных обстоятельств, которые, несомненно, намного более сложны. Мы должны признать возможность, что такое устранение либидо, о котором мы говорим, столь же легко могло быть частичным, ответвлением от некого целого комплекса, как и общим. Частичное устранение должно было бы быть гораздо более распространенным из двух вариантов и должно предшествовать общему, так как прежде всего лишь для частичного устранения влияние жизненных обстоятельств предоставляют мотив. Этот процесс также может остановиться на стадии частичного устранения или может разрастись в общее, которое громко заявит о себе симптомами мегаломании. Таким образом, отстранение либидо от фигуры Флехсига может тем не менее быть первичным явлением в болезни Шребера; за ним непосредственно последовало появление фантазии, которая вновь вернула либидо к Флехсигу (хотя и со знаком минус в знак того, что подавление уже имело место) и таким образом свела на нет работу подавления. И теперь бой подавления начался заново, но на этот раз более мощным оружием. Пропорционально тому, как объект борьбы становится самым важным во внешнем мире, с одной стороны пытаясь привлечь к себе все либидо, а с другой стороны мобилизуя все сопротивления против себя, так что борьба, кипящая вокруг единственного объекта, становилась все более и более сравнимой с общим сражением; пока, в конце концов, победа сил подавления нашла выражение в убеждении, что пришел конец света и что лишь он один выжил. Если мы вновь обратимся к гениальным конструкциям, возведенным фантазиями Шребера в области религии – иерархия Бога, проверенные души, преддверия неба, нижний и верхний Бог, – мы можем ретроспективно оценить богатство сублимаций, которые были разрушены катастрофой общего устранения его либидо.
Теперь изложим третье соображение, вытекающее из взглядов, которые развивались на этих страницах. Следует ли предположить, что общее устранение либидо из внешнего мира может быть достаточно эффективным событием, чтобы привести к «концу света»? Или не было бы достаточно эго-катексисов, по-прежнему существовавших, для поддержания связи с внешним миром? Чтобы справиться с этой трудностью, нам или придется предположить, что то, что мы называем либидным катексисом (то есть интерес, исходящий от эротических источников) совпадает с интересом вообще, или нам придется считаться с той возможностью, что очень распространенное расстройство в дистрибуции либидо может привести к соответствующему расстройству в эго-катексисах. Но все это проблемы, решить которые мы пока бессильны. Все было бы иначе, если бы мы могли опираться на какую-либо хорошо обоснованную теорию инстинктов; но фактически ничего подобно у нас в распоряжении нет. Мы рассматриваем инстинкт как концепт на границе между соматическим и умственным и видим в нем психическое представление органических сил. 2 Далее, мы принимаем популярное разграничение между эго-инстинктами и сексуальным инстинктом; так как, видимо, такое разграничение согласуется с биологической концепцией, что у личности есть двоякая ориентация, направленная, с одной стороны, на самосохранение, а с другой стороны, на продолжение рода. Но сверх этого у нас есть лишь гипотезы, которые мы приняли на веру – но от которых мы так же легко готовы отказаться, – чтобы иметь какую-то опору в неразберихе таинственных умственных процессов. От психоаналитических исследований патологических умственных процессов мы как раз и ожидаем, что они приведут нас к каким-то выводам по вопросам теории инстинктов. Эти исследования тем не менее только начались и ведутся лишь отдельными специалистами, так что возлагаемые на них надежды пока что неизбежно остаются только надеждами. Не стоит как отрицать возможность, что расстройства либидо могут реагировать на эго-катексисы, так и недооценивать противоположную возможность, а именно, что вторичные или наведенные расстройства либидных процессов могут быть результатом аномальных изменений в эго. В самом деле, возможно, что подобные процессы составляют отличительную характеристику психозов. Насколько все это можно отнести к паранойе, пока что нельзя сказать. Тем не менее есть одно соображение, на которое я бы хотел обратить особое внимание. Нельзя утверждать, что параноик даже на пике процесса подавления полностью устраняет свои интересы из внешнего мира, как, похоже, происходит в некоторых других видах галлюцинаторных психозов (таких как аментия Мейнерта). Параноик воспринимает внешний мир и принимает в расчет любые изменения, которые могут в нем произойти, и эффект, оказываемый миром на него, заставляет его строить объяснительные теории (такие как «наскоро сделанные люди» Шребера). Поэтому мне кажется более вероятным, что измененное отношение параноика к миру следует объяснять полностью или большей частью через утрату либидного интереса.
Нельзя не спросить, ввиду тесной связи межу этими двумя расстройствами, насколько эта концепция паранойи повлияет на наше понимание раннего слабоумия (dementia praecox). Я считаю, что Крепелин абсолютно оправданно сделал шаг в сторону отделения большой части того, что прежде относили к паранойе, и отнесения ее вместе с кататонией и некоторыми другими формами заболевания к новому клиническому разделу, хотя «раннее слабоумие» было удивительно неудачным термином для него. Название, введенное Блейером для той же самой группы заболеваний – «шизофрения», – также оставляет возможность для возражений, так как оно применимо, лишь если забыть о его буквальном значении. Ибо в противном случае оно подготавливает разногласия, так как оно основано на характеристике болезни, которая является теоретическим постулатом, – более того, на характеристике, которая свойственна не только данному заболеванию и которая в свете других соображений не может считаться существенной. Тем не менее в целом не так уж важно, какие названия мы закрепляем за клиническими картинами. Гораздо более важным представляется то, что паранойю следует рассматривать как отдельный клинический тип, как бы часто ее картина ни осложнялась присутствием черт шизофрении. Так как, с точки зрения теории либидо, хотя она и напоминает раннее безумие постольку, поскольку собственно подавление у обоих заболеваний имеет одно и то же основное свойство – устранение либидо вместе с его регрессией к эго, – она все равно отличается от раннего безумия тем, что ее dispositional фиксация имеет иное расположение, и тем, что ее подавленное возвращается с помощью другого механизма (т. е. другое симптомоформирование). Наиболее удобным мне представляется назвать раннее слабоумие парафренией. У этого термина нет особых коннотаций, но он указывает на связь с паранойей (названием, которое уже не подлежит изменению) и сможет также напоминать гебефрению – феномен, который теперь тоже относят к раннему слабоумию. Верно, что это имя уже предлагалось для других целей; но это не должно волновать нас, так как эти другие предложения еще не закрепились как общеупотребимые термины.
