«Она все это время нас дурачила. Терпеливо, будто стервятник, выжидала своего часа. И дождалась…»
– И что теперь? – спросил он, заранее зная ответ.
Живокость перевела глаза за плечо Клэя. Ганелон разогнал всех расков и, чуть запыхавшись, поднялся на мост, где встретился взглядом с дивой. Она улыбнулась еще лучезарнее.
– А теперь я беру вашего короля.
Ганелон молчал. Клэй ждал, что Гэбриель вот-вот скажет: «Я же говорил», но даже он как будто лишился дара речи.
За спиной дивы из тумана на дальнем конце моста появился Кит. Руки гуля безвольно болтались, чьи-то острые когти разодрали шею в лохмотья, но это не лишило его способности соображать. Он взглянул на Живокость, понял, что происходит, и заковылял вверх по мосту.
– А дальше что? – спросил Клэй диву, пытаясь тянуть время. – Сгребешь его в охапку и своим ходом полетишь в Агрию? Путь неблизкий. И небезопасный.
– Мой корабль где-то здесь, неподалеку, – ответила Живокость. – Мой настоящий корабль, а не этот летучий бордель, что вы стибрили у Келлорека. Кстати, а где посредник? Его жена сказала, что вы его с собой взяли. Неужели сгорел вместе со своим корытом?
Клэю пришло на ум несколько пространных объяснений, ни одно из которых не походило на правду, поэтому он ответил просто:
– Нет.
Дива снова улыбнулась, и у Клэя потеплело на душе. Он сообразил, что прежде Живокость сдерживала свои чары, притворялась безобидной, а сейчас пленительное очарование заполыхало в полную силу, и Клэй был готов радостно броситься в бушующее пламя.
– Не волнуйся, мои люди меня отыщут, – сказала она. – А сейчас посторонись, Пузочес. Ты мне по нраву пришелся, но, если не отойдешь, тебе несдобровать.
– Ну ни хрена себе! – горько рассмеялся Гэбриель. – Да как у тебя язык повернулся ему угрожать? Он же тебе жизнь спас, Саббата!
Дива зашипела:
– Саббаты…
– Да слышал я уже, Саббаты больше нет и все такое. Жаль, конечно, потому что эта твоя Живокость – редкая сволочь. Нет, вот скажи, откуда в тебе столько злости? После всего, что с нами было, ты убьешь Клэя? А Матрика вернешь Лилит, чтобы огрести деньжат? Она же не оставит его в живых!
Кит осторожно протиснулся мимо Матрика, распростертого на мосту. Разумеется, гуль не справится с Живокостью, но теплилась слабая надежда, что он хоть ненадолго ее отвлечет.
– А он и так не жилец на этом свете, – сказала дива. – И все остальные тоже. Между прочим, из-за тебя, Гэбриель. Потому что ты пока еще не понял…
– Чего я не понял? – спросил Гэб.
– Что у этой истории не будет счастливого конца. И что ты не герой, а просто старый дурак, бывший наемник, возомнивший…
Клэй рванулся вперед, как только Кит толкнул диву в спину. Живокость пошатнулась и едва не сорвалась с моста, но, взмахнув крыльями, устояла. Дива с силой отпихнула Кита рукоятью косы и бросилась на Клэя.
Он упал на колени, откинулся назад и скользнул по льду, раскинув руки в стороны. Лезвие косы со свистом прошло над самым его носом. В спине что-то хрустнуло, один за другим защелкали позвонки, и боль исчезла. Клэй вскочил и яростным ударом щита сбил диву с ног. Еще шаг – и Клэй встал над распростертой на льду Живокостью, покрепче сжал рукоять Призрака (ладонь обожгло холодом) и занес молот…
– Прошу тебя, не надо… – взмолилась Живокость.
В ее голосе не было ни колдовской силы, ни очарования. Только страх. Женщина отчаянно умоляла ее пощадить. Другого это не остановило бы, но Клэй…
Клэй замешкался.
Сверкнуло лезвие косы, и Клэй недоуменно уставился на свою руку с зажатым в ней молотом. Рука упала.
Челюсть налилась свинцом и отвисла. Где-то вдалеке глухо выкликали его имя. Он сморгнул, разглядел алые брызги на бледном лице Живокости, пятна крови на девственно-чистом снегу… Кровь, что с каждым биением сердца толчками выплескивалась из культи.
Рука с зажатым в ней молотом сорвалась с моста и исчезла в пропасти.
– Клэй… – промолвила Живокость, но Клэй услышал голос Джинни.
Дива попыталась встать, Клэй отшатнулся, одна нога оскользнулась на льду, вторая ступила в пустоту…
И Клэй вниз головой рухнул в белый туман.
Стылый тракт получил плату за проход.
Глава 45 Колыбельная
Конец детства наступил внезапно, будто пожар полыхнул в подлеске, оставив по себе гарь и черную золу. А началось все, как обычно, с едва заметной искорки.
За завтраком Клэй потянулся за чем-то на столе и случайно опрокинул отцовскую кружку. С вином. Лейф привык напиваться с самого утра, а тут вино залило ему штаны. Клэй не успел попросить прощения, как удар сбросил его со стула на пол. В ушах зазвенело, рот наполнился кровью, а на глаза, к стыду Клэя, навернулись слезы.
– Не смей его трогать, – негромко, но гневно сказала мать.
Таким тоном она никогда прежде не разговаривала. Даже Лейф поначалу опешил, но потом хрипло захохотал и спросил:
– А то что будет?
– А то, что я от тебя уйду. Заберу Клэя и уйду. И ты нас больше не увидишь.
Кривая ухмылка не сходила с лица Лейфа, а вот глаза осоловели. Он молча встал из-за стола, вышел за порог и пропал на целый день. Вечером, укладываясь спать, Клэй решил, что, наверное, отец от них ушел. Как ни странно, мысль о жизни без Лейфа не угнетала, а, наоборот, радовала.
В ночи грохнула дверь, и Клэй проснулся. Пришел отец, пьяный в дым. Сердито сопел, шастал по дому, тяжело подволакивая увечную ногу. Потом все смолкло. Клэй вслушивался в тишину, сердце стучало медленно-медленно.
И тут началось.
Крики. Глухие удары кулаков. Клэй с головой спрятался под одеяло, чтобы ничего не слышать. Крики сменились рыданиями, рыдания – сдавленными стонами. Он хотел вмешаться, защитить мать, но не находил ни слов, ни смелости воспротивиться отцовскому гневу. Сжавшись в комочек под одеялом, Клэй дрожал от страха и честил себя за трусость.
– Уйти решила, сука? Ужо тебе! – орал отец.
– Прошу тебя, не надо, – умоляла мать теми самыми словами, что много лет спустя остановили руку Клэя.
– Сынка моего хочешь забрать, стерва?! – прорычал Лейф.
Неожиданно Клэй осознал, что мысленно корит и проклинает себя не своим, а отцовским голосом.
Что-то влажно захрустело. К горлу подкатила тошнота. Снова воцарилось зловещее молчание. Клэй прислушался: за стеной пьяно всхлипывал отец. И тогда в голове Клэя прозвучал другой, совсем незнакомый голос, тихий, но пугающий, как лесная чаща глухой зимой. Клэй сразу же понял, что голос – его собственный, подспудный, запрятанный глубоко-глубоко.
– Вставай, – произнес этот голос.
