— Барыня, я приехала, как вы велели, на извозчике…
— Ты узнала, что скрывает его сиятельство? Говори, не бойся.
— Их сиятельство зашли… к мадам Иветте.
— Мадам Иветта? Кто это?
— Ну, она хозяйка дома… дом этот… м… для господ, а не какой-то там… дом терпимости.
— Что?!! Николай Андреевич посещает…
Не смогла Марго выговорить название заведения, слова «публичный дом» просто застряли на зубах. Нет, представить своего мужа в постели, на которой побывала уйма мужчин… фи, какая гадость!
— Я так и знала, что огорчу вас, — расстроилась Анфиса.
— Полно, милая, — с трудом приходила в себя Марго. — Я не столько огорчена, сколько потрясена… Неожиданно, знаешь ли. Боже, какой позор! Скажи, он еще там?
— Думаю, там. Я ехала за ними на извозчике, как только они туда вошли, сразу поехала сюда.
— Прекрасно. Едем.
— Куда?! — испугалась Анфиса, испуганно округлив глаза, при этом втянув голову в плечи, словно хотела спрятаться от грядущего скандала на весь свет. — В дом… дом… вы поедете… в тот дом?!
— Нет, дорогая, мы всего лишь будем рядом.
* * *
В карете они провели полтора часа, прижавшись друг к другу и накрывшись двумя тулупами до самых глаз. Уныло горела лампа под потолком кареты, правда, крохотный огонек не мог согреть — снаружи мороз ядреный, колючий, липкий, от него слипались ноздри. Под сиденьем был еще и третий тулуп, Марго отдала его Елизару, только кучер бегал погреться в трактир неподалеку, но не графине же туда заходить. Наконец Анфиса вымолвила, намекнув:
— Барыня, вон уж и окошки покрылись инеем.
Марго подалась к окну, подышала на стекло и поскребла ногтем узоры. В крошечный овальный глазок улица, освещаемая тусклыми фонарями, была пустынной, заполнена тишиной, словно весь город вымер. Ночь, раскрашенная световыми бликами в окнах, почему-то не казалась безобидной, словно где-то тут, рядом, притаились злые силы и готовились напасть. В сущности, битва в действительности намечалась, Марго предстояло не только уличить мужа, поймав его с поличным, следовало принять решение. Менять весь уклад да сделать так, чтобы это не стало любимой новостью высшего света, — нелегко. Уж ей-то отомстят за все: за безупречность, острый язычок, смелость, красоту, деньги (ее деньги, а не мужа) … да мало ли за что могут возненавидеть в обществе и притом не хуже артистов разыгрывать благодушие! Какой бы независимой Марго ни была, попадать на горячие языки у нее не было желания, это же унизительно.
— Под тулупами не замерзнем, — успокоила она служанку. — У меня только все тело затекло, просто невыносимо. И этот корсет… его придумал негодяй и женоненавистник, я бы убила его. А ведь Николай Андреевич может пробыть там до утра, сегодня он вернулся домой…
— Утром, — уныло подтвердила Анфиса. По всей видимости, ей не хотелось сидеть в экипаже до утра, а Марго готова к любым трудностям:
— Но мне необходимо застать, когда он выйдет.
— Извозчик! — вдруг услышали обе через какое-то время.
Как тут не услышать — в ночной тиши, где даже дворняжки не бегали по скрипучему снегу? А голос-то знаком каждой ноткой, оттого в экипаже обе замерли, через маленькую паузу перепуганная Анфиса произнесла:
— Его сиятельство, кажись…
— Слышу, — коварно прошипела Марго. — Сиди здесь.
Итак, с этой минуты начнутся перемены, к ним никогда не подготовишься, не продумаешь до мелочей свои слова и поступки, а также реакцию противной стороны, значит, предстояло импровизировать. А Марго мастер импровизации хотя бы потому, что возникшая ситуация для нее — своего рода удача. Да-да, это так. Она высвободилась из-под тулупов, ворча о том, что чувствует себя старой развалиной после длительного сидения, и смело шагнула на утоптанный снег.
— Ваше сиятельство! Граф! Прошу в экипаж! — крикнула Марго.
Ростовцев застыл и стоял как вкопанный в мерзлую землю столб. Жаль, не видно было выражения его лица, но легко можно предположить, что за эмоции обуревали мужчину, которого застала жена на месте преступления. Ей пришлось подойти ближе, чтобы муж удостоверился: у него не галлюцинация, Марго встречает его со всеми почестями из публичного дома.
— Дорогой, это я, я, — дала она понять, что он не ошибся. — Милый, идем в экипаж, а то мы замерзли, дожидаясь тебя.
О, какая театральная пауза! Ростовцев еще и онемел, не в силах был сдвинуться с места, а может, попросту не знал, как поступить в столь щекотливой ситуации. Разумеется, ему бы хотелось провалиться сквозь землю, даже в самый ад (временно, конечно), лишь бы избежать встречи с женой у порога известного дома. Пауза, пауза… У Марго сдали нервы, но это был единственный раз, когда она рявкнула:
— Ступай в карету!
Ехали молча. Да и какие могут быть разговоры в начале третьего ночи, к тому же в присутствии горничной, которая пряталась под тулупом? Так и приехали к дому. Заспанные лакеи приняли одежду, после Марго распорядилась:
— Анфиса, иди в мою спальню и жди, поможешь мне раздеться. А вас, Николя, я прошу пройти в ваш кабинет, нам пора объясниться.
Не дожидаясь, когда муж начнет подниматься по лестнице, Марго взбежала на второй этаж и вошла в кабинет, куда заходила крайне редко. Там было темно, но она знала эту просторную комнату, не загроможденную мебелью, могла с закрытыми глазами пройти к креслам или диванам, однако прошла… за массивный стол мужа и уселась в его кресло. Вскоре появился и Николай Андреевич с лампой, которую поставил на стол, и, наконец, дал волю гневу:
— Ты шпионила за мной! И прихватила свою дрянь — горничную! И Елизара! Намеренно сооружаешь скандал? Это низко.
— Боже, сколько неправедного гнева, — иронично заметила жена, не повышая голоса и оставаясь в раздражающе-спокойном состоянии. — Впрочем, вы верно заметили: я намеренно прихватила. Свидетелей!
— Развода вы не получите!
— Да плевать.
— Вы изъясняетесь, как извозчик!
Она всего ожидала от него, но не грубости. И не стала вдаваться, какими мотивами грубость вызвана, что это всего лишь защита беспомощности, взывающая к благородному прощению. А Марго в данную минуту не способна была к великодушию, даже если б он упал ей в ноги и бился головой об пол в знак раскаяния. Нет, эту ситуацию она повернет в свою пользу, потому заговорила жестко, четко выговаривая слова:
— Я никогда вас не любила, но всегда уважала как отца моего сына, нынче вы убили мое уважение, вместо него родилось отвращение. Раз вы отказываетесь начать процедуру развода, будем жить по моим правилам. Теперь я не обязана давать вам отчет, где нахожусь, что делаю и с кем. И еще! Больше не смейте никогда заходить в мою спальню, отныне мы соседи, проживающие в одном доме.
Она поднялась и поплыла к выходу, но возглас мужа, возглас отчаявшегося человека, очутившегося перед крахом, задержал ее на минуту:
