Не стала спорить Гликерия Сазоновна, не привычна она к спорам, только вздохнула мечтательно:
— Ни разу на каток не хаживала. По секрету скажу, ничего хорошего в своей жизни я не видала.
— Неправда ваша, — возразила Лушка. — Вона дом какой, еды всякой и добра навалом, прислуга, одежа не рвань — разве ж енто нехорошо?
— Ты читай, читай.
— «Карамель из трав от кашля Кетти Босс. Склад в Санкт-Петербурге»… Туточки адрес, но вам он на что? Ага, вот… «Любителям хороших папирос, небывалого качества рекомендуется новый сорт Турчанка в рисовой бумаге. 10 шт. 6 коп». Пустое! На дым эдакие деньги переводить? Ой, Гликерия Сазоновна, опять про женщыну из проруби.
— Читай, читай, — перестала вязать хозяйка, настроившись на стррра-ашную историю, хотя ничего понятного в прошлом объявлении не имелось.
— Так я ж читала вам.
— Все одно читай, вдруг добавили чего. Когда слушаю я про страсти всякие, так и представляю всю картину, фантазии разгораются. И будто я уж не я, а та женщына. И все переживания ее испытываю, и страдаю заместо ее, красиво страдаю… А не из-за этой… найденки. Читай!
— Туточки много написано… — склонилась Лушка над газетой. — Ага, добавили. Начну отсюдова: «3 генваря сего года ранним утром обнаружен женский труп в проруби, утопленный наполовину. Однако когда полиция стала изымать труп из проруби, то он оказался живым…»
— Вот убей, не пойму: как же труп оживился? И как она в проруби-то очутилась? Сама пришла? Топиться, а?
— Туточки не пишут. Далее: «Дама из проруби доставлена в общественную больницу, в сознание не пришла, однако ж надежда, что она выживет, весьма вероятна. Поскольку при даме не имелось доку́мента, указывающего, кто она есть, полиция обращается к жителям города за помощью, дабы найти ея родных, и представляет приметы. На вид дама благородного происхождения лет сорока, приятной наружности, телом стройна, волосы блонд. Особые приметы: родинка на левой щеке размером с чечевичное зерно и шрам на правом ребре ладони от мизинца до запястья. Одета в дорожное платье из дорогой шерсти темно-смурого цвета с белым воротником из венецианского кружева. Дорожное платье дает право полагать: либо она приехала к кому-то, либо хотела уехать из города. Просьба к тем, кому знакомы приметы, прийти в полицейский участок к его высокоблагородию Зыбину В. Ф. для опознания».
Слушала Гликерия Сазоновна завороженно, втайне завидуя незнакомой даме, да-да, завидуя, но не тому, что та очутилась в проруби — тут уж нечему завидовать. Жизнь Гликерии прошла в страхе, скуке и нелюбви, с ней ничего не случалось красивого, о чем приятно вспомнить и на смертном одре. А дама кинулась аж в прорубь — это ж какие с ней приключения случились, что она эдак-то поступила? Безрадостное существование скрашивали дети, но какие ж они неразумные! Вон Проша все наперекор норовит пойти, отец сердится, добром это не кончится. Крестясь под монотонное чтение Лукерьи, она мысленно обращалась к Небесам:
«Царица Небесная Пресвятая Богородица, отведи беду от Прошеньки, защити его, не допусти сраму. Сколь девок кругом, а он чахоточную девку на руках носит. На что она ему? Из-за нее в доме не так ладно стало…»
* * *
— Никто не обращался.
Этой фразой Виссарион Фомич, хмуря густые брови и обидчиво топыря толстые губы, встречал каждый день ее сиятельство. Но и ей порадовать было нечем начальника следственных дел, Кирсанов прислал всего одно письмо, в нем сообщал, что начал поиски вдовы князя Мирона Соколинского, а более ничего.
— Прошу вас, сударыня. — Он указал на стул напротив себя и, не дожидаясь, когда графиня Ростовцева займет его, делился тем, что его волновало на сегодняшний день: — Эдак наша дама пролежит до весны, никто не приходит по объявлению ни в больницу, ни в полицию. Нынче-то мороз, а как весна наступит — дама протухнет, придется захоронить труп. И мы не узнаем, откудова она, кто убил ее и за что. В моей практике редко меня оставляли в дураках преступники-с. А что у князя Гаврилы Платоновича?
К этой минуте Марго присела на край стула с высокой спинкой, расстегнула ротонду, отделанную собольим мехом, в ответ на вопрос Зыбина вздохнула:
— Уж столько дней живу у князя, в отравлении подозреваю всех, но и только! Это так ужасно — находиться в стане врагов, а у меня именно такое впечатление.
— Надобно с ими подружиться.
— Стараюсь, поверьте. Они тоже… Но, черт возьми, я же вижу фальшивость в их почтении и дружелюбии. Полагаю, я в их глазах такая же, не дураки ведь.
— Не приписывайте родственникам князя излишки ума, ум у каждого из них закончился в тот час, как сели князю на шею.
— Отчего же? Нынче многие живут в нахлебниках.
— А многие ищут дело по душе и приносят пользу себе и Отечеству, но свет не любит прилагать усилия и трудиться.
Это так, возразить нечем. Бедные родственники с титулами часто влачат жалкое существование, посему напрашиваются к богатым, а те, дабы не ронять фамилию, принимают их. К сожалению, далеко не все из них переполняются благодарностью, нередко когда унизительное положение нахлебника рождает адскую злобу, поднимая со дна души самое плохое, что в человеке тлело.
— Как бы спровоцировать отравителя? — после паузы задумчиво произнес Виссарион Фомич, постукивая толстыми пальцами по столу. — Он затаился, выжидает. Как понять, чего он ждет?
— Не знаю, сударь. Надобно подумать, а покуда… спровоцируйте убийц дамы из проруби.
— Мы, кажись, и так…
— Нет-нет, мы не все сделали, — перебила Марго. — В газетах сказано, что дама без сознания, а сколько времени может продлиться бессознательное состояние? Вы слышали о летаргии? Люди спят месяцами, а то и годами.
— А-а-а… — понимающе протянул Зыбин, откинувшись на спинку кресла и упираясь руками в край стола, а также пристально глядя на графиню. — Я понял, что вы имеете в виду. Убийцы полагают — опосля тяжелого ранения и ледяной воды на морозе дама не способна выжить и очнуться. Хм! Мы исправим свою оплошность. Постовой, зови писаря!
Составив новое объявление, его тотчас разослали с полицейскими во все газеты, чтобы на следующее утро жители прочли новость о счастливице из проруби, пусть даже за ночь предстоит отпечатать тиражи заново.
Марго попрощалась с Зыбиным неохотно, возвращаться в дом крестного ей вовсе не хотелось, там по пятам ходила опасность, она висела в воздухе и подстерегала в каждом углу. Графиня не стала пугать начальника следственных дел, но у князя действительно воздух отравлен подлостью, странно, что его родственники до сих пор не перебили друг друга. А всему виной неустроенность, страх остаться ни с чем и недоверие к собственной крови, которая, получив наследство, может оказаться не столь великодушной, как Гаврила Платонович. Вот такой парадокс: жаждут его смерти и боятся этого события, но главное — не знают, что написано в завещании и где оно находится.
Вчера вечером Марго зашла в кабинет князя, а там… тетушка Дубровина со своим «не пришей кобыле рукав» сыночком — хилым молодым человеком, похожим на экзотическую птицу недорослем. Княгиня Натали, несмотря на почтенный пятидесятидвухлетний возраст и весомый титул (выше только корона императора), носилась по кабинету, как гончая на охоте, от одного шкафа к другому, выдвигала ящики и рылась в бумагах. Нет, не с гончей она достойна сравнения, а со старой ведьмой, у которой отняли ступу с метлой. «Не пришей кобыле рукав» по имени Ардальон обыскивал ящики бюро. Заметили оба графиню не сразу, так что ее сиятельство насладилась картиной обыска сполна. Марго надоело стоять в дверях, придерживая бархатную штору, она и спросила, снабдив интонацию наивными нотками:
