— А свидетельство о рождении! — снова осенило ее. — У внучки князя оно есть! В полиции заверили, что документ подлинный, а не поддельный.
— Сударыня, кроме того, что вы предъявляете документ, в нем нет других подтверждений, что он ваш, а не другого человека.
Действительно, документ несовершенный. Любой негодяй может украсть свидетельство о рождении, да тот же паспорт, и выдать себя за владельца, ведь лиц в нем не печатают. Значит, у настоящей Виолы отобрали свидетельство о рождении и отдали этой девушке…
— Гаврилу Платоновича хватит удар, он так жаждал найти ребенка своего сына, родную кровь, так страдал…
— Менее всего, — неучтиво перебил ее Чаннаронг, — меня интересует старый князь и его душевные переживания. Возможно, он желает обмануться, я — нет.
— Да кто вы такой, черт возьми! — пыхнула Марго, забыв, что благородные дамы не ругаются, как сапожники, тем более в обществе высокородных мужчин.
— Я отец Виолы. Настоящей Виолы.
Новость явилась громом среди ясного неба! Нет, она была подобна камням, падающим на голову! Графиня Ростовцева дара речи лишилась на какое-то время, просто поначалу ей трудно было признать, что перед ней…
— Вы Мирон?!! — выдавила она потрясенно. — Мирон Гаврилович Соколинский вы?!! Да?
Если у Марго интонации менялись от степени потрясения или от ее состояния, то Чаннаронг говорил ровно, без перепадов:
— Когда-то меня звали именно так.
— Но… как же вы… Нет, трудно поверить… А почему вы…
— Терпение, мадам, — снова перебил принц, то есть князь. — Мы подъезжаем. Я хочу найти дочь, ради нее мне пришлось заехать в этот город, хотя послан я в Россию с иной миссией. Но меня не обмануть лукавым девицам, только я знаю, как распознать мою дочь среди сотен тысяч девушек.
Экипаж остановился у парадных дверей особняка Медьери…
* * *
В общем-то будущее у Прохора сформировалось, но не мог он заставить найденку, не заручившись ее согласием, следовать за ним. И в каком статусе ей надлежало быть — разве это не тот вопрос, который нужно решить сегодня, а не завтра? Но, ах, сомнения… Прохор должен определиться сначала сам, что есть для него найденка, потом идти к ней. Дело это оказалось сложным, когда всерьез задумался. Ну, да, кинулся, словно в омут, ушел из дома, причина-то в деспотизме отца, бунт зрел давно. Но девушку, однако, с собой забрал и теперь полностью нес ответственность за нее. Опять Сергей помог разобраться:
— И я не знал Настю, просто слушал сердце свое, оно сразу, с первой минуты, подсказало: моя. Ну, а такой способ проверки себя… Представь: нашлись ее родные, легко ли ты захочешь вернуть найденку им?
— Думаю, не захочу. Нет.
— Тогда представь: просыпаешься каждый день, а она рядом спит. Нравится тебе это? Или вот: она заботится, что повкусней поставить на стол, как мамаша, — терпимо ли будет слышать от нее? В мамаше черта эта тебе не нравится, не говоря о Машке Долговой. Все, что в других девках не нравится, переведи на найденку и слушай себя. Настя меня не злит, когда свои порядки устанавливает и о своих заботах рассказывает, они забавны. Мне нравится, как она сердится, смеется, спит, заботится о доме. Ответишь на все вопросы сам перед собой, так и определишься. Но коль продолжишь сомневаться, знать, не твоя она, ищи ее родных и с легким сердцем передай им девушку.
Вот такие простейшие советы помогли Прохору разобраться, сомнения сразу ушли, и он поспешил к найденке. Теперь она должна ответить на те же вопросы сама перед собой, чтобы он мог поставить точку, а то привыкнет к мысли… Нет, только сию минуту надо обо всем договориться раз и навсегда, согласится — будет обоим счастье, откажет — принять отказ. На его условный стук и голос она по установившейся привычке приоткрыла дверь, он вошел и замялся. Непривычно себя предлагать, а еще непривычней на отказ нарваться.
— Тут такое дело, Найдена… Жить будем у Сергея с Настенькой, покуда не заработаю на свой дом, капитал у меня есть, но я в дело его пущу. Вопрос в тебе. Как мы себя станем представлять людям, кто ты мне? С меня спрос невелик, а тебе живо клеймо содержанки поставят и позором покроют навсегда. Люди злы бывают, оскорблять начнут… В общем, у тебя два выхода: либо под венец со мной, либо говоришь, где твои родные, отвезу тебя к ним. Давай ты подумаешь, но недолго — до завтрашнего утра, и скажешь мне. Словами скажешь, а не кивками. Говорить умеешь, слышали, когда ты в бреду маялась. Я все сказал.
Повернувшись к ней спиной, идя к выходу, Прохор выдохнул, почувствовав облегчение, он взялся за дверную ручку и вдруг услышал тихий голос:
— Я сейчас скажу.
Удивился — весьма приблизительное его состояние. Найденка стояла, потупившись, кусая губы, на глазах краснела. Как только Прохор вернулся к ней за обещанным ответом, сказала так же тихо:
— Под венец. С вами. А я не буду вам в тягость?
— Не будешь. Но это ж на всю жизнь со мной, днем и ночью…
— Я… да. Очень хочу с вами… всегда.
— А вдруг пожалеешь? Ты ж меня не знаешь.
— Я вас знаю. Я знаю вас лучше, чем вы себя знаете.
— Скажи мне…
— Не спрашивайте больше ни о чем. Пожалуйста.
— Ладно. Расскажешь, когда захочешь, я подожду.
В завершение договора Прохор взял девушку за плечи, она не отстранилась, тогда он осторожно обнял ее, прижав к груди, и улыбнулся, ощутив, как ее горячие руки обхватили его выше пояса. В ту же секунду вспомнил: когда увидел найденку на снегу в крови, когда понял, что живая она, его сердце подсказало то, что в свое время услышал Сергей. Знать, так тому и быть.
* * *
Кабинет венгра выдержан в тонах красного дерева, как мебель, немного мрачновато, по мнению Марго, которое она из деликатности не высказывала. Надо сказать правду: шику мрачность не мешала. Мебель резная и необыкновенной красоты, ковер от арабских мастеров в извилистых узорах, картины в дивных рамах, но главное преимущество кабинета — он располагал к беседам по душам. Графиня Ростовцева, ценившая Медьери за безупречный вкус и обожавшая живопись, сегодня не задержала взгляда ни на одной из картин-миниатюр. Она сразу проследовала к канапе, взяв себе право выбрать место для переговоров, мужчины прошли за ней к креслам.
— Итак, князь… — заговорила она первая, садясь.
— Простите, мадам, я принц Чаннаронг, — мягко и бесстрастно поправил ее тот. — Других имен у меня нет.
— Стало быть, Сиам не выдумка?
— Сиам, сударыня, моя настоящая жизнь.
— Но все считают вас погибшим, крестный тоже. Как так получилось? Вы специально слух пустили, будто погибли?
Чаннаронг говорил сухо, скупо, словно речь шла о малознакомом человеке, а к нему лично его рассказ не имел отношения:
— Вы уже знаете, в каком положении я очутился в Петербурге: чтобы выжить, пришлось поступить на службу и тотчас отправиться на Кавказ, который кишел абреками. Я успел позаботиться о ребенке и уехал, но в первом же бою был тяжело ранен, а те, кто сражался со мной, подумали, что убит. Подобрали меня враги, подлечили ради выкупа. Помните, как у Толстого? Вот. Я оказался на месте Жилина с колодкой на ноге и в яме, рассказ прочел недавно, но он живо вернул меня в плен почти двадцатилетней давности…
