Выкуп заплатить Мирон не мог — денег не имел. Матушке написать о своей беде? Но отец почту проверял лично, письмо от сына непременно прочел бы, а о том, что матушка могла получать корреспонденцию на почте, у них не было уговора, но главная причина не в этом.
— Допустим, написал, а матушка-то княгиня, выкуп вырос бы до небес. Отец все равно узнал бы, а мне этого не хотелось. Молодость упряма и самонадеянна, я набирался сил и ждал момента, чтобы бежать. Не успел, меня продали турку, так я попал на юг Турции, вскоре турок перепродал меня арабу-негоцианту. И князь Мирон Соколинский, аристократ, потомок Рюриков, стал бесправным невольником с кандалами на ногах, а потом моряком на трехмачтовой шхуне, которую купил араб для перевозки грузов.
— Рабство? — поежилась Марго. — Неужто оно существует?
— В самых крайних формах, мадам, — утвердительно кивал Чаннаронг. — За всю историю человечества люди не научились человечности, они охотней учатся жестокости, презрению, наслаждению, причиняя другому боль и унижая.
Два года Мирон плавал за скудную похлебку и плеть вместо оплаты тяжкого труда моряка и грузчика одновременно. На берег сходил так редко, что забыл, какой твердости земля под ногами, сходил только под неусыпным оком надсмотрщиков, неся тюки на плечах. В этом беспросветном аду следовало помнить простые правила: кто ты есть, не сдаваться, планировать побег.
Однажды у берегов Цейлона на вечерней заре на них действительно напали пираты, видно, давно стерегли шхуну, знали маршрут. Малочисленную команду перебили, товар забрали, а шхуну решили потопить, расстреляв из пушек со своего корабля. Рабы были заперты в трюме, следовательно, обречены. Первые залповые удары снесли часть палубы, со вторым залпом разнесло корму почти до трюма, на шхуне начался пожар. Когда пленники поняли, что от свободы их отделяет лишь потолок, сняли ветхие рубахи, намочили их в бочке с водой, обмотали лица, чтоб не угореть от дыма, и начали пробивать. В трюме шхуны, возившей разнообразный товар, нашлись тяжелые предметы, а дальше — только сила, умноженная на желание спастись.
Мирон взял на себя командование, били всем, что нашлось, били под грохот пушек десять человек разом, чтобы удары имели максимальную мощь. Дыру пробили быстро, ведь настил из досок над трюмом уже тлел. Корабль имел небольшую осадку, впрочем, как и все шхуны, потому они спокойно могли ходить и на мелководье, эта особенность спасла команду рабов. Корабли с большой осадкой имели несколько уровней над трюмом, как минимум один из них находился под ватерлинией, значит, в подобных обстоятельствах пробраться на верхнюю палубу — нет, только ко дну вместе с кораблем. Вылезали в дыру по очереди и без паники, обдирая плечи об изломанные и горячие доски. Но оказывались в дымовой завесе, а кругом извивались языки пламени, облизывая все, что способно гореть. Судно сотрясали редкие попадания снарядов (видать, пираты на радостях успели напиться), оно трещало и стонало, постепенно теряя свои части.
Главное, быстро добежать до борта, который не виден пиратам, по разбитой корме сделать это было сложно. Добежать, потом — в воду и плыть, плыть подальше, чтобы не затянуло в воронку тонущего судна. Мирон покидал шхуну последним, как должен поступать капитан, следил, чтобы все выбрались, но где-то затерялся паренек итальянец, пришлось лезть за ним в трюм. А юноша потерял ориентиры, надышавшись дымом, Мирон вытащил его, порядком обгорев — на них упал пылающий косой парус, тем не менее оба пробрались сквозь стену огня и прыгнули в воду.
Мирон вынырнул. Вокруг плавали доски, фрагменты мачт, подсвеченные ярким пламенем и багровым закатом. Команда рабов, схватившись за деревянные фрагменты шхуны, отплывала, а итальянца не было. Мирон нырял, но разглядеть в толще воды человека уже не представлялось возможным, вскоре он понял, что настала пора спасать себя, и выбрал плавучий щит из досок.
— Знаете, какая опасность подстерегает человека, достигнувшего заветной цели? — обратился к Марго Чаннаронг.
— Нет, — с интересом слушая рассказ, произнесла она.
— Восторг. Неистовый восторг, лишающий разума. Мы отплыли довольно далеко, но закончились силы, на плаву держались благодаря обломкам нашего судна. Пираты ушли, а мы наблюдали, как тонула шхуна, вернее, видели только пламя, которое гасло, растворяясь в воде, ведь была уже ночь. Настала тишина. Представьте: черное небо и черная вода, они были как одно целое, только вверху — звезды с луной, внизу — блики на воде и мы посередине. Все впали в некую бешеную, неконтролируемую радость — кто плакал, кто хохотал, кто кричал… кроме меня. Я получил ожоги, боль стирала счастье освобождения. Один из команды устроил нечто похожее на пляску: нелепо выпрыгивал, вертелся, да вдруг захрипел и ушел под воду. Мы не успели ничего понять, думали, еще одна шутка. Что с ним случилось — не ясно, полагаю, его убил восторг. Второй, испугавшись этой внезапной смерти, бросился уплывать, словно кто-то из нас убил нашего товарища; мы пытались уговорить вернуться, он как не слышал. Больше я не видел его. Настал наш черед испытать на себе ужас — мы не знали, в какую сторону плыть, берега-то не видно. До берега нас доплыло пятеро, дальше я рассказывал: Индия, Китай, Сиам, где я обрел вторую родину, за которую сражался и вернул себе титул. Но главное событие — в лице Иштвана приобрел надежного друга.
«Вот уж верно подметил русский народ: от сумы да от тюрьмы не зарекайся», — размышляла Марго во время повисшей паузы, кстати, необходимой паузы, ведь все услышанное надо было уложить в голове. А что делать с эмоциями? Раз пять Марго хотелось заплакать, воображение-то у нее богатое, особенно когда поставишь себя на место несправедливо пострадавшего, но слабости никого не украшают.
— Нам нужна ваша помощь, Маргарита Аристарховна, — прервал паузу Медьери. — Помогите разоблачить обманщицу.
— Ах да, Виола… — вспомнила Марго. — Князь… простите! Принц, как вы узнали, что ваша дочь здесь?
— Видите ли, в начале свободной от рабства жизни я мечтал вернуться на родину, но без денег, документов и одному отправляться в путь нелепо, мог вернуться в рабство. Я работал и пытался установить связь с Селестиной, писал ей письма, отправлял их через английскую миссию, французскую, голландскую и тщетно ждал ответов. Шли годы, а я так и не смог связаться с нею. В конце концов женился, думал, что уже никогда не вернусь на родину, но тут Иштван сообщил, что едет в Россию. Я обратился к нему с просьбой отыскать Селестину в Петербурге и разузнать о ребенке. Зная отношение к бастардам в России, я обязан был помочь ему.
— Разрешите? — решил внести свою лепту Медьери. — Четыре года назад я приехал в Петербург и начал поиски мадемуазель Селестины. Господин Кирсанов соизволил пойти в низы и, как ни странно, быстро добился успеха… частичного, скажем так, мы ведь получили фальшивку, а не Виолу. Я не догадался до такого простого хода, искал в высшем свете, полагая, что ее все же взяли под покровительство родственники князя Мирона. И ошибся. Пришлось потратить месяцы на поиски Селестины, наняв сыщиков. Мы нашли ее, однако она не желала встретиться со мной. Я пошел на крайний шаг, отправил нарочного, чтобы тот передал лично ей записку, в которой написал, что сообщу мужу о ее прошлом, ежели откажет мне в свидании.
