— Напрасно беспокоитесь, мамаша, ничего мне не сделается, — отмахнулся Прохор. — Здоровей буду.
Да, здоровьем Бог не обделил сына, а уж как хорош собою Прошенька — не рассказать. Недаром девки ума лишаются (да и чести тоже), когда он их в оборот берет, из-за чего скандалов случалось немало, ведь жениться сын отказывался. Мамаша всегда принимала сторону сына. Да, всегда! Считая так: плохо девок воспитали, раз чести не уберегли! Такая жена доброй не будет, на чужих мужчин заглядываться станет, но не это тревожило ее нынче, а неизвестная девица.
— Помилуй, Прошенька, не мертва ли она? — обомлела Гликерия Сазоновна, подойдя ближе. — Вона какая бледная. Ты зачем в дом мертвую привез?
— Да нет же, мамаша, жива она, жива. Только б не обморозилась, однако снегом я растер ее… Вы прикажите баню истопить, согреть ее надобно.
— Нюшка! — позвала Гликерия Сазоновна. На зов прибежала девчонка, которую Прохор встретил в доме первой. — Баню топи. Живо! Ох-хо-хо… Девица ента, что же, так вот без одежи и лежала на снегу?
— Ага. — Прохор согревал ладонями узкие ступни девушки. — И кровь у нее на голове была… Я отер шарфом, чтоб шубу не испачкать.
— Да что ж она делала за городом одна?
— То и мне показалось необычным. Видать, ударили по голове ее, полагаю, грабители, раз теплых одежек на ней нету. По следу я понял, ползла долгонько, оттого и не замерзла до смерти. А гляньте, мамаша, хороша-то как, точно ангел.
Мамаша плечиками пожала, выражая… да ничего не выражая, одну только потерянность. Оно-то так, девица наружностью весьма недурна: личико точеное, нежное, бровки дугой, носик махонький, губы — что лепестки розы, станом тонка, ручки беленькие с тоненькими пальчиками… Вовсе не рабочие ручки. Мамаша враз определила: девица мещанского происхождения, а это люди с незавидной долей, в нищете прозябающие. Сыновей своих мещане стараются отдать на военную службу, коль повезет, только там можно сделать карьеру, а дочерей — куда придется: в белошвейки, горничные, содержанки, в лучшем случае — замуж за состоятельного старика. Не жаловала мещанское сословие Гликерия Сазоновна, бедность — это нехорошо, бедные люди на всякие подлости с хитростями способны. Глядя, как сын хлопочет над юной девицей, а также зная, что он до юбок охоч — ни одной не пропустит, — она заворчала, кутаясь в шаль, хоть и натоплено в доме:
— Да чего ж хорошего-то в ней? Худа, бледна, видать, недоедала. — Тем временем девушка застонала, но глаз не открыла, лишь перекатила головку набок. — Ой, Прошенька, не знаешь, кто она да откудова, а в дом принес. Кабы б беды от нее нам не стало…
— Будет вам, мамаша, — отмахнулся сын и легко поднял бесчувственное тело на руки. — Отнесу-ка я в баню ее, там и обожду, когда натопится. Ей постепенное тепло надобно.
— Бог с тобой, Прохор! — замахала мать руками. Разврата только и не хватало прямо в доме. — Ты никак надумал мыться с нею? Не допущу!
— Да согреть хочу, а не мыться… — начал было оправдываться он.
— Ладно, неси, но греть я сама буду! Иначе повезешь в приют аль в больницу для бездомных, — твердо поставила она условие.
И аж испугалась твердости своей, ведь ни разу до сего дня сыновей строгостью не охлаждала.
— Да какая ж она бездомная, мамаша? Бездомные одеты иначе…
— Я свое слово сказала! Неси!
Прохор отнес девицу в предбанник, где было тепло и держался терпкий травяной дух, уложил на лавку. Вскоре пришла мамаша с Нюшкой, выдворили его и начали раздевать безвольную девицу. А платье-то на ней с виду вроде скромное, но из ткани весьма дорогой, в тканях-то мамаша толк знала, чай, из купеческого сословия сама и супруг. Да и под платьем исподняя одежда не всем дворянам по карману, не говоря о мещанах. Кто же барышня? В сознание она не пришла, хотя и в парной лежала, и прохладной водой ее окатили из ушата.
— Вот напасть так напасть, — сетовала Гликерия Сазоновна, вытирая насухо полотном нагое тело девушки. — Ну как помрет, чего делать будем? Чего полиции скажем? Кто она, откудова, где родители ее? Ни имени, ничего не знам.
Натянули на барышню полотняную рубаху, закутали в шали, Нюшка позвала Прохора, чтобы снес девицу в свободную комнату на кровать. К тому времени домой пришел сын Федор и немало изумился:
— Прохор, ты кого несешь?
— Да так… дивчину нашел. Без памяти она.
— Ух, ты! — рассмеялся младший брат, следуя за Прохором. — Везет тебе на девиц. А ей не повезло — таково мое мнение.
— Не болтай, — бросил Прохор через плечо.
— А как же твоя поездка?
— Обождет.
— Тебе б только батюшку сердить…
Останавливаясь, Прохор одновременно развернулся к брату, строго рявкнув:
— Федька, не зли меня! Открой лучше дверь.
Ухмыляясь, младший брат неторопливо обошел старшего, распахнул перед ним дверь и, придерживая ее рукой, сделал шаг в сторону, освободив дорогу. Прохор положил девушку на кровать, раскутал и накрыл одеялом по самый подбородок. К вечеру у нее начался жар, в бреду она говорила, но непонятно:
— В чем же вина моя, скажите?.. Простите, простите… Не надо!.. Господи, отчего они так злы?.. Как страшно… Помогите!..
Чувствуя ответственность перед семьей, Прохор не отходил от кровати, вслушивался в слова, стараясь найти в них связь. Гликерия Сазоновна приносила лечебное питье и лично поила больную, тихонько причитая:
— Огнем горит вся, видать, простыла. Не жилица она, ох, не жилица…
— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее сын. — Надобно доктора позвать.
— Коль разрешение на то получишь от папаши, то всенепременно.
— А как без него поеду за доктором?
— Дождись батюшку, — попросила мать со слезой в голосе. — Хм, про какую такую вину она бормочет?
Сын оставил мамашу без ответа. Недовольства она не скрывала, одновременно боялась, что в доме из-за девицы возникнет раздор, ведь Аким Харитонович нравом крут, строг, не терпел вольностей. А тут старший сын подобрал девицу в чистом поле, нет бы — отвезти ее, куда положено, так он домой сподобился привезти! Эдак их уважаемый купеческий дом в ночлежку превратит, подбирая людей без роду без племени. В том, что девица безродная, Гликерия Сазоновна не сомневалась, иначе не очутилась бы с разбитой головой за городом. Что она там делала? А откуда одежда на ней не грошовая? Вдруг девка содержанка? И сынок на себя не похож: в сестры милосердия записался! Полотенце в уксусном растворе смачивал, ко лбу и вискам девицы прикладывал, ручьи пота сухим полотном промокал, а как требовалось поменять намокшую простыню с наволокой, на руки брал девицу и держал. Мать не понимала…
Аким Харитонович пожаловал точно к ужину, работал он много и сыновей приучал к труду. Прохор спустился в столовую, понял, что отец уже все знает, потому сразу, рискуя впасть в немилость, сказал:
