В одно хмурое утро, подернутое туманом, гроб с телом Селестины грузили на сани, а муж покойницы искренне благодарил Зыбина. Попрощаться с ней пришли все, кто так или иначе оказался в эпицентре истории. Однако Виола выглядела абсолютно счастливой, не умела она скрывать эмоций, не умела хитрить, даже когда вспоминала, что нужно грустить, у нее не получалось. Экипаж и сани с гробом двинулись из города, скоро завеса тумана укрыла их от глаз. Чаннаронг подошел к дочери и Прохору, оба смотрели в туман, где скрылась мучительница Виолы, и поинтересовался:
— Что ты чувствуешь, провожая мать?
— Легкость, — сказала девушка. — Вам хотелось другое услышать?
— Что может быть лучше правды? И все же, тебе жаль ее?
— Конечно, жаль. Но думаю, мне было бы точно так же жаль любого человека, погибшего от руки душегуба. И еще мне жаль, что она потратила свою жизнь на ненависть, я так не сделаю. Отец, мы поедем? У нас много дел.
Он кивнул, поцеловал ее в лоб; Виола и Настя, взявшись за руки, живо зашагали к коляске, переключившись на насущные проблемы. За ними шли Прохор и Сергей, обсуждая совместное сотрудничество, а Чаннаронг, улыбаясь, смотрел им вслед, не заметив, как подошел к нему отец:
— А я ведь был прав: на дурной женщине ты хотел жениться.
— Она не дурная, ваша светлость, — повернулся к нему сын, не выказывая недружелюбия, а мог бы. — Селестина оказалась слабой, не справилась с обидами. А что говорит христианство? Прощать надобно обиды, тем паче когда не знаешь истинного положения вещей. Но мы почему-то из двух вариантов выбираем тот, что не нравится нам самим, и судим человека, присваивая ему то, чего у него и в мыслях не было.
— Что собираешься делать?
— Выдам дочь замуж и уеду.
— Разве ты не навсегда вернулся?
— Я не принадлежу себе, ваша светлость, мне надлежит вернуться в Сиам, но прежде поеду в Петербург. Я ведь не думал заезжать сюда, это Селестина…
— За каким таким делом в Петербург?
— Пути, что вели в Индию, пролегали через страны, которые попутно завоевывались и становились колониями. Сиам до сей поры не был ничьей колонией, но положение меняется. Англия, Франция, Португалия, Голландия проникли туда и нацелены на захват этой страны. Хочу добиться аудиенции у царя и попросить союза. Ежели русский царь проявит заинтересованность, то, надеюсь, Европа умерит свои аппетиты насчет Сиама и мы избежим войн.
— Доброе дело. И все же подумай, здесь у тебя дом, дочь…
— Свою дочь я оставляю вам, а главное — мужу, вы берегите их. Все как нельзя лучше устроилось, за дочь я спокоен, а у меня — долг, уж не обессудьте.
Все же их примирили время, Виола и смерть.
* * *
Марго разволновалась, отправка тела Селестины как-то уж отрицательно сказалась на ней. И поскольку Чаннаронг поехал в экипаже с отцом, она дала волю эмоциям, ведь Медьери графиня не всегда стеснялась:
— Нет, вы подумайте! Как можно быть столь жестокой к дочери, которую она выносила в себе, родила в муках? А потом заперла в четырех странах, словно преступницу! У нее же все было — дом, муж, дети! Как назвать это сумасшествие?
Иштван, сидевший в экипаже рядом, тоже думал о том же, потому позволил себе высказать свои мысли:
— Как назвать? Одержимостью. Она настраивала Виолу на бесчеловечный проступок, отказываясь видеть, что у дочери нет предрасположенности к такого рода актам. Зато уверовала в другое: вырастив источник своих разочарований в ограниченном пространстве, заодно взрастила в дочери желание вырваться из плена любой ценой, цену она назначила — отец и дед. Селестина надеялась, что девочка, воспитанная в изоляции, не различает, где хорошо, а где плохо, у нее не должно было быть этих категорий. Сама подобраться к обидчикам не могла, а вот дочь… чтобы боль сожгла обоих дотла. Но девочку воспитывали хорошие люди.
— Столько затратить сил, а все ее безумные желания нынче нанизаны на острие ножа, которым Селестину ударили в спину. Господь покарал ее.
Дома Анфиса, принимая ротонду и шляпку, шепнула:
— Николай Андреевич сердиты.
Марго не отреагировала, а поднялась на второй этаж, думая немного отдохнуть, после поиграть с сыном Митей. Двери кабинета мужа вдруг распахнулись, Николай Андреевич, стоя в проеме, потребовал:
— Маргарита, извольте уделить мне минуту.
Она медленно развернулась (не расположена была к беседам с мужем), но раз требует… Марго прошла в кабинет, остановилась на середине, давая понять, что не намерена вести долгие переговоры. Николай Андреевич тщательно закрыл массивные двери, обошел жену и… не рискнул усесться в кресло, стал напротив у стола и начал, с трудом сдерживая себя:
— Маргарита, вы ведете себя слишком вольно! Живете у крестного, будто приживалка! Вы компрометируете себя, меня… О вас идет дурная молва в свете.
— Зато ваша персона затмит меня благочестием! — перебила мужа она, вздернув подбородок. — Вы настолько чисты и безупречны, что позволяете себе порочить меня в моих же глазах?
Намек возымел действие, напыщенную тональность Николай Андреевич упростил:
— Послушай, Марго, давай замнем скандал, а он зреет, ты же знаешь свет. Давай покажем, что слухи оснований не имеют, но для этого надобно не играть в игры, а помириться и забыть…
— А я не забуду, как мой муж выходил из публичного дома. Не хочу забывать. Вы окунулись в грязь, но желаете ею обмазать меня? Говорю вам: нет. И плевать на свет. Желаете развестись?
— Никогда.
— В таком случае я иду к себе. Устала. С вашего позволения…
— Я подожду, когда ты остынешь.
— Никогда, — вернула ему слово Марго, не оборачиваясь, и вышла.
Настроение и так было хуже некуда, а тут после сцены у мужа вовсе испортилось. У себя она переодевалась в домашнее платье, однако вспомнила, что обещала Анфисе:
— Мне очень не хочется с тобой расставаться, но… Подбери вместо себя девушку, как только я устрою тебя в театр, она заступит на твое место, и мы сразу уедем к моему брату Мишелю.
— Барыня… — прослезилась Анфиса. — Есть девушка, хоро…
— Молчи. Лучше тебя не бывает. Теперь иди, хочу полежать.
Упав на кровать, Марго поплакала, вдруг почувствовав себя несчастной и одинокой… А потом стала думать о предстоящей поездке, ведь сказала просто так, но почему бы не увидеться с Мишелем, любимым братом? И не только с ним? Представляя встречу, Марго прикрыла веки и уже улыбалась. Не может она долго хандрить, не в ее это характере.
* * *
Побывав в гостях у подружки, что проживала рядом с Сергеем Терновым, Лукерья прибежала к Гликерии Сазоновне сообщить последние новости о Прохоре. А тут… Аким Харитонович в большом смятении, прям вне себя, Лукерья так и прилипла спиной к стене, чтоб не попадаться под горячую руку, и слушала, как он мечет гром и молнии:
