Кажется, она говорила что-то еще, но в ушах Беседина набатом била лишь фраза «я полюбила другого». Она заглушала другие звуки, стирала все чувства, кроме всепоглощающей боли, которая настойчиво искала выход.
— Кто он? — спросил он и замер в ожидании ответа.
— Какая разница? Он — просто человек. Хороший добрый человек.
— Он богаче меня?
Полина рассмеялась в трубке, хотя Беседин не видел в своем вопросе ничего смешного. Вопрос был вполне разумным и логичным. С его точки зрения.
— Аркаша, ты же знаешь, что меня никогда не волновали ни богатство, ни статус, — сказала она. — Если тебе это вправду важно, то успокойся, он не богаче тебя. Он — самый простой человек, который зарабатывает на жизнь, как все простые смертные. Он — младший брат лучшего друга моего отца. Мы были знакомы раньше, давно, в моем детстве, а потом много лет не виделись и встретились совершенно случайно. Я ничего такого не планировала, но так уж получилось.
— Он моложе меня? — задал новый вопрос Беседин, чувствуя, что то, что он делает, называется унижением. За эту свою способность унижаться, доселе ему неизвестную, он ненавидел и себя, и Полину, и этого неизвестного ему мужика, который совершенно случайно только что разрушил его, Аркадия, жизнь.
— Да, он моложе тебя, но старше меня. — Полина говорила с ним, как будто он был больным ребенком, и ее тон только подстегивал начинавшую разгораться в нем ярость. — Аркаша, зачем тебе это все? Я очень благодарна тебе за этот год, ты многое мне дал, многое показал, а главное — ты открыл мне, что я могу быть желанной. Но то, что я испытываю к нему, это совсем другое. Это то чувство, о котором я читала в книгах и долго считала, что мне оно недоступно. Оказывается, я была не права. Теперь я знаю, что могу любить, могу гореть. И физическая близость… Оказывается, это совсем не то, что я думала.
Последние слова смели тонкую преграду, сдерживающую бесединское благоразумие. Он понимал, что Полине всего лишь двадцать лет, что она не знает, что больнее всего ранит мужское самолюбие и какие слова нельзя произносить никогда, как бы тебе ни хотелось быть честной. Понимал, но ничего не мог с собой поделать.
— Мне все равно, кто он и сколько ему лет, — сообщил он, тщательно контролируя голос, чтобы не завизжать в трубку. — Но имей в виду, что я найду его и убью. В этом ты можешь быть совершенно уверена. На это хватит моих денег и моих способностей. Считай, что я поставил такую цель, а ты знаешь, что я всегда достигаю своих целей.
Из глупого упрямства он вынудил ее вернуть собаку, и охранник, съездивший за Ларссоном, привез его обратно в дом, где пес четыре дня отказывался от еды, а на пятый сбежал. Тело собаки нашли через пару часов на обочине дороги. Сбитого машиной Ларссона Беседин похоронил под раскидистой яблоней, в тени которой любила читать Полина, а вместе с ним и свои надежды на то, что она когда-нибудь вернется. Ларссона она ему не простила.
Он действительно следил за ее жизнью, аккуратно, издалека, убеждая себя, что просто заботится о ней и хочет быть уверенным, что у нее все в порядке, на деле растравляя свою рану, которая, ковыряемая каждый день, не заживала, а болела все сильнее и сильнее. Рядом с ней не было никакого мужчины, и Беседин начал было успокаиваться немного, решив, что ее бурный роман вспыхнул и угас, но тут узнал, что она собирается в круиз по Средиземному морю.
Тур был какой-то дурацкий, детективный, но снедаемому ревностью Беседину было все равно. Хорошо хоть яхта приличная… «Посейдон», принадлежавший его давнему знакомому и деловому партнеру. Тот Беседин, каким он был для всех окружающих, никогда не принял бы подобного решения, но новый Беседин, живущий в оболочке старого, забросил дела, забронировал единственную ВИП-каюту и в одиночестве отправился в плавание по бурному морю, которым были его взаимоотношения с Полиной.
Зная ее характер, он мог предположить, что она взбрыкнет, устроит скандал, сойдет на берег, пошлет его к черту, но она, увидев его, сначала… испугалась, из чего он сделал вывод, что путешествует она не одна и объект ее страсти здесь, на судне, а потом успокоилась и хладнокровно обыграла его в карты, где на кону стояла ее свобода.
Это Беседин научил ее играть в преферанс, и она, в своей отчаянной попытке от него освободиться, провела партию с блеском, а он, нервничавший слишком сильно, чтобы хладнокровно просчитывать ставки, проиграл.
— Я надеюсь, ты сдержишь слово? — спросила она, когда партия была позади. — Карточный долг — долг чести, или поступишь со мной, как с Ларссоном?
Имя собаки ударило по оголенным нервам, заставив Беседина вздрогнуть.
— Можешь быть уверена, — ответил он. — Я обещаю, что по окончании круиза не буду тебя преследовать. Знай только, что я всегда буду тебя ждать на тот случай, если тебе самой захочется вернуться.
— Мне не захочется, — просто сказала она. — Аркадий, не мучай себя, уезжай завтра. Тебе не нужен этот круиз, и тебя здесь ничего не держит.
— А что здесь держит тебя? — упрямо спросил он, все еще не желая признавать свое окончательное поражение. — Я был уверен, что ты при моем появлении сбежишь без оглядки.
— Крысы бегут с тонущего корабля? — задумчиво сказала Полина. — Нет, это не про меня. К тому же я действительно не могу отсюда уехать. Ты, как всегда, прав.
Следующие несколько дней Беседин пытался заставить себя сойти с «Посейдона» в первом же порту, но не мог. Видеть Полину было и мукой, и блаженством, и как нельзя лучше в эти дни Беседин осознал смысл русской пословицы «Близок локоть, да не укусишь». А потом он решил, что ее убили.
Глядя на мерцающий в хрустальном стакане виски, который не лез в горло, Аркадий до мелочей вспоминал всю гамму охвативших его чувств: ужас, отчаяние, ненависть к тому, кто поднял на нее руку, неверие, что она жива, снова ярость, но теперь направленная уже на нее, идиотку, согласившуюся на такую дурацкую, такую опасную игру, и облегчение, растекающееся по венам. Так сходит боль под воздействием анальгетика, откатывается морской волной, оставляя после себя влажную глянцевую гальку. Но к чувству облегчения примешивалось что-то еще. То ли не до конца растворившийся в крови страх, то ли предчувствие, что беда не прошла стороной, а лишь слегка промахнулась, по-прежнему кружа рядом.
Аркадий бы успокоился, если бы Полина собрала вещи и уехала домой. Пусть одна, без него, но подальше от «Посейдона», на котором происходило что-то непонятное и от того вдвойне опасное. Но она сказала, что не может уехать. Что-то держало ее на этой проклятой посудине, и точно не подписанный контракт на исполнение роли жертвы в разыгрываемом здесь детективе. Детектив пошел не по сценарию, и Полина была больше не нужна его организаторам, значит, было что-то еще.
До этого «еще» нужно было обязательно докопаться. Кроме того, Беседин не мог оставить Полину в опасности, запах которой был разлит в воздухе, а это означало только одно — он сам тоже никуда не уедет.
Залпом влив в себя жидкость из бокала, он сморщился на мгновение, подышал открытым ртом и услышал настойчивый стук в дверь. За дверью оказалась стильная пожилая дама с седой короткой стрижкой, которую, кажется, звали Галиной Анатольевной. Из всех пассажиров корабля дама была Беседину наиболее симпатична. Она была породистой, а породу в людях Аркадий ценил. В ее верной спутнице Марьяне порода чувствовалась тоже, и в Елене Михайловне, а вот в убитой Маргарите, рыжеволосой Иде и даже липучем Китове, привязавшемся к Беседину как репей, и не оторвать, — нет. Все они были дворняжками, и сей факт не могла отменить ни дорогая одежда, ни въевшиеся в кровь хорошие манеры, ни желание стать своим в приличном обществе. Вот его Полина тоже была породистой лошадкой, но…
