Так что здесь, в этой книге, нам нет нужды говорить о генетической предопределенности. Нет, мы будем иметь в виду скорее контекстно зависимые тенденции, склонности, потенциалы и чувствительность. Все это вплетено в кружево других факторов, биологических или иных, суть которых излагается на страницах книги.
И раз глава благополучно закончилась, не пора ли освежиться и посмотреть, не осталось ли чего-нибудь в холодильнике?
Глава 9
За сотни и тысячи лет до…
Начнем издалека. Некоторые разделы глав 4 и 7 поставили под сомнение существование гендерных различий мозга, гормонов и поведения. Одно различие тем не менее со всей определенностью имеется. Оно мало касается темы нашей книги, но – терпение.
Этот удивительный признак проявляется уже у младших школьников, и состоит он в том, что мужчины лучше понимают математику, чем женщины. Разница совсем невелика, если рассматривать средние показатели, но огромна, когда мы берем крайний участок распределения, т. е. математических звезд. Например, в 1983 г. на каждую девочку, получившую на экзамене высший балл по математике, приходилось 11 мальчиков-отличников.
Откуда такая разница? Всегда предполагалось, что центральную роль здесь играет тестостерон. Во время развития организма этот андроген подстегивает рост отделов мозга, вовлеченных в математическое мышление, и если давать взрослым препараты тестостерона, то некоторые математические способности у них улучшатся. Ох, и здесь биология.
Но откроем журнал Science за 2008 г.
{460} Авторы интересующей нас статьи рассмотрели соответствие между результатами экзамена по математике и социальным положением женщин в 40 странах (последнее оценивали по экономическим, образовательным и политическим индексам гендерного неравенства; самые плохие показатели оказались у Турции, Соединенные Штаты попали примерно в середину, а скандинавы, естественно, возглавили список).
И гляди-ка! Чем выше в стране показатели гендерного равноправия, тем меньше разница в показателях оценок по математике. А в скандинавских странах расхождение вообще статистически незначимое. В Исландии же, где права женщин соблюдаются лучше всего, девочки вообще обгоняют мальчиков по математике
[247].
Другими словами, сколько ни сомневайся, но девочка из Раджастхана с фотографии на этой странице, сидящая рядом со своим мужем, с меньшей вероятностью решит проблему Эрдёша – Хайналя о раскраске гиперграфов, чем ее шведская товарка с фотографии на следующей странице.
Совсем другими словами, культура имеет значение. Свою культуру мы носим в себе, куда бы мы ни отправились и где бы ни оказались. Любопытный пример: государственный уровень коррупции, т. е. степень прозрачности в денежных и властных делах, предсказывает, насколько аккуратно представитель той или иной страны в ООН будет оплачивать парковочные штрафы на Манхэттене. Культура оставляет глубокий след: резня между шиитами и суннитами передается по наследству вот уже 14 столетий; для 33 стран, зная их плотность населения в 1500 г., с хорошей достоверностью можно предсказать, насколько авторитарным стало правительство страны в 2000 г.; а оглянувшись на тысячелетие назад, можно даже предсказать современный уровень гендерного неравенства в ней: чем раньше народ отложил мотыгу и взялся за плуг, тем вероятнее будет гендерное равноправие
{461}.
В целом, если мы беремся обсуждать, почему человек нажимает на спусковой крючок или почему человек касается руки другого человека – а у нас в книге это два символических лейтмотива, – то скорее подойдет культурный ракурс, а не биологический.
Итак, цели этой главы:
а) рассмотреть варианты культурных систем в их сообразности с лучшим и худшим нашим поведением;
б) исследовать, как разными типами мозга порождаются разные культуры и как разными типами культур порождаются разные типы мозга, иначе говоря, как шла коэволюция культуры и мозга
{462};
в) обсудить роль экологии в формировании культуры.
Определения, общность и различия
Термин «культура» определяли самыми разными способами. Одно из принятых определений дал Эдуард Тайлор, английский антрополог, крупный специалист по культурам. Для него культура – это «комплекс, включающий знания, верования, искусство, мораль, законы, обычаи, а также иные способности и навыки, усвоенные человеком как членом общества»
{463}.
Такое определение со всей очевидностью описывает чисто человеческий феномен. Но в 1960 г. Джейн Гудолл огорошила мир сообщением (для нас нынешних это уже азбучная истина), что шимпанзе производят орудия труда. Те особи, за которыми она наблюдала, очищали ветки от листьев, т. е. модифицировали эти ветки, совали получившиеся палочки в муравейник; муравьи облепляли палочку, и тогда шимпанзе вытаскивали ее и слизывали муравьев – лакомая закуска для этих обезьян.
То было лишь начало. Дальнейшие наблюдения показали, что шимпанзе используют разные орудия: деревянные или каменные «наковальни» – чтобы колоть на них орехи; комок нажеванных листьев – чтобы им как губкой доставать воду, до которой трудно добраться иначе, и, что уж совсем невероятно, заостренные палки – для охоты на галаго
{464}. Разные популяции изготавливают разные орудия; новые умения распространяются между членами сообщества (среди шимпанзе, которые держатся вместе); детеныши учатся, наблюдая за мамашами; навыки передаются другим сообществам, когда какая-нибудь особь уходит в другую группу. Археологи раскопали обезьяньи орудия (четырехтысячелетней давности!) для разбивания орехов. А вот и мой любимый пример – нечто среднее между изготовлением орудия и прихорашиванием: самка шимпанзе из Замбии пристроила себе в ухо травинку и так разгуливала. Действие это не имело никакого функционального смысла, ей просто нравилось, что у нее из уха торчит травинка. Вот и думайте, что это. Она проделывала данную манипуляцию годами, и через некоторое время товарки шимпанзе последовали ее примеру. Модница, одним словом.
