г) Данные Шаньона не подтверждаются на материале других племен: по крайней мере три работы по племенам не обнаружили связи между агрессивностью и репродуктивным успехом. Взять, например, исследование скотоводов племени ньянгатом из Южной Эфиопии, проведенное Люком Гловацки и Ричардом Рэнгемом из Гарвардского университета. Ньянгатом, как и остальные кочевники того региона, регулярно устраивали набеги за соседскими коровами
{524}. Авторы заключили, что постоянное участие в крупных, открытых баталиях не увеличивает шансов на репродуктивный успех в течение всей жизни. Зато систематическое участие в мелких «внезапных налетах», т. е. когда небольшая группа людей тайно, под покровом ночи, угоняла коров у своих врагов, предсказывало репродуктивный успех. Другими словами, в культуре этого племени воинственный силач не обязательно распространит свои гены, а вот низкопробный преступник, угонщик коров – наверняка.
д) Все эти туземные сообщества не являются представителями доисторического прошлого. Начать с того, что многие из них имеют оружие намного более смертельное, чем было у наших доисторических предков (Шаньон подвергся убийственному разносу за то, что регулярно давал янамамо топоры, мачете и ружья в обмен на сотрудничество в исследованиях). Далее, туземцы часто живут в обедненной среде обитания, что ужесточает борьбу за ресурсы, – а вокруг них все сжимается кольцо другого мира. Контакт с внешним миром может иметь для них катастрофические последствия. Пинкер цитирует данные исследования, показывающего высокий уровень насилия среди амазонских племен аче и хиви. Однако при пересмотре первоначальных отчетов Фрай выяснил, что убийства со смертельным исходом происходили в основном в стычках с «хозяйничавшими» по соседству фермерами, когда те отгоняли туземцев от своих владений
{525}. Ничего общего с доисторическим прошлым.
В тех дебатах на чашу весов было положено многое. В конце своей книги Кили высказал довольно странное опасение: «Доктрины о миролюбии прошлого безоговорочно подразумевают, что “бичу войны” можно противопоставить только возвращение к племенному существованию параллельно с разрушением всякой цивилизации». Иначе говоря, если археологи не прекратят все это фиглярство с облагораживанием, люди побросают антибиотики и микроволновки, совершат очищающее жертвоприношение, переоденутся в набедренные повязки – и что с нами со всеми будет?
Опасения его оппонентов были более глубокими. Например, у амазонских племен отобрали землю, оправдывая это тем, что они были признаны – совершенно ошибочно – жестокими и агрессивными. По словам Стивена Корри из Международного движения по защите прав коренных народов, «Пинкер продвигает надуманный, колониальный образ “свирепого дикаря”, что отбрасывает полемику на столетие назад и используется для уничтожения коренного населения»
{526}.
Давайте все-таки постараемся не забывать, что привело нас в эпицентр этих бурных дебатов. Произошел поведенческий акт – хороший, или плохой, или неоднозначный. Каким образом факторы культуры, которые можно отследить до самого зарождения человечества, повлияли на формирование этого акта? На самом деле для ответа на этот вопрос бессмысленно рассматривать примеры конкретных действий. Как, скажем, на наше нынешнее поведение повлиял угон коров по залитой лунным светом равнине? А то, что садик с кассавой оказался брошен ради стычки с соседями в лесах Амазонки? Повлияло ли строительство укреплений? Или кровавая расправа над всеми без разбора жителями деревни? Это неважно, все это примеры из жизни скотоводов, овощеводов, земледельцев, чей стиль жизни развился лишь 10 000–14 000 лет назад после одомашнивания животных и растений. В контексте истории человечества, которая простирается на сотни тысяч лет назад, профессия погонщика верблюдов так же ультрасовременна, как и специализация адвоката, защищающего права роботов. На протяжении большей части человеческой истории люди были охотниками-собирателями, а это совершенно другое дело.
Война и охотники-собиратели, прошлое и настоящее
Примерно 90–95 % своей истории человечество провело в небольших кочующих группах, собиравших съедобные растения и ходивших вместе охотиться. Что нам известно о насилии среди охотников-собирателей? (Далее, чтобы непрерывно не повторяться, я буду писать ОС.)
Доисторические ОС оставили археологам немного: из их скудного материального имущества мало что могло сохраниться за прошедшие десятки тысячелетий. Об их жизни и представлениях о ней мы узнаем из наскальных рисунков, самые старые из которых имеют возраст около 40 000 лет. И хотя на этих рисунках из разных частей света часто встречаются сцены охоты, едва ли хоть на одном изображается несомненное насилие между людьми.
Палеонтологические находки еще более редки. К настоящему времени нам известно только одно местонахождение с признаками кровопролития у ОС: этому месту в Кении порядка 10 000 лет. Мы это обсудим позже.
Как поступают при таком отсутствии информации? Один из подходов – сравнительный, когда о природе наших давних предков судят, сравнивая их с живущими ныне обезьянами. Самые ранние попытки применить этот прием мы видим в работах Конрада Лоренца и Роберта Ардри, которые в своем бестселлере 1966 г. «Территориальный императив» (The Territorial Imperative) доказывали, что человеческая природа уходит корнями в жестокую территориальность
{527}. Современная реинкарнация этих идей исходит от Ричарда Рэнгема и особенно ясно изложена в его написанной в соавторстве с Дэйлом Петерсоном книге 1997 г. «Демонический самец: Человекообразная обезьяна и истоки человеческой жестокости» (Demonic Males: Apes and the Origins of Human Violence). По мнению Рэнгема, поведение шимпанзе дает четкую картину поведения ранних людей, и картина эта довольно кровавая. По сути, он опускает рассказ об ОС: «Итак, вернемся к яномамо. Опираясь на сведения о них, можем ли мы предположить, что кровожадность шимпанзе имеет связь с человеческими войнами? Да, можем». Рэнгем подытоживает книгу следующим утверждением.
