Нетрудно увидеть, что концепция прерывистого равновесия инициировала столь же тяжелые идеологические войны, ведь она описывала периоды стазиса, перемежающиеся революционными подъемами. В своей знаменитой статье Гулд и Элдридж писали: «…Закон природы таков, что новое качество появляется скачком, когда сначала происходит неторопливое накопление количественных изменений, которым стабильная система сопротивляется долгое время, и наконец оно приводит к быстрому переходу из одного состояния в другое»
[339]. В этом видится голая декларация эвристической диалектики материалистического подхода, который простирается не только за пределы мира экономики в мир природный, но затрагивает его онтологические корни, принципиально схожие для обоих миров во всех их неразрешимых противоречиях
[340]. Похоже, что здесь Маркс и Энгельс притворились трилобитом и моллюском
[341].
В конце концов все потихоньку утихло – и пароксизмы борьбы адаптационизма с антревольтами, и битвы градуалистов с адептами прерывистого равновесия, да и сам предмет науки о социобиологии человека стал неопределенно расплывчатым… Политические крикуны спустили пар, демографические контрасты между двумя лагерями сгладились, исследования стали аккуратнее, их уровень сильно вырос, а у всех участников прибавилось седых волос и терпения.
Мало-помалу вымостился путь для здравого осмысления всего происходящего: социобиология вступила в полосу умеренности, в свой средний возраст. Нашлись эмпирические данные и для градуализма, и для скачкообразных изменений; были выявлены молекулярные механизмы, лежащие в основе и того и другого. Адаптации, как оказалось, не играют столь колоссальной роли, какую им приписывали адаптационисты, но она и не столь скромная, как полагали сторонники антревольтов. И хотя социобиология объясняет многое, а предсказывает крохи, она все же способна предсказать широкий спектр поведенческих и социальных характеристик у самых различных видов. А кроме того, есть поднятый из могилы отбор на уровне групп, той могилы, куда его загнал старый зверь, прыгнувший в воду к крокодилам и отдавший себя на растерзание во благо своего вида. Этот отбор пусть редкий, но все же он встречается – чаще всего именно у того вида, которому посвящена книга, которую вы держите в руках. И наконец, все здание стоит на том, что эволюция – установленный факт, хотя и ужасающе сложный.
На этом мы заканчиваем первую часть книги. Поступок совершен; какие события, длительностью от секунды до миллиона лет, помогают нам понять его причины? Некоторые сюжеты появлялись не однажды, вот они:
а) контекст и смысл поступка обычно интереснее и сложнее, чем его механика;
б) для полного понимания требуется учесть и нейроны, и гормоны, и раннее развитие, и гены и т. д.;
в) эти категории не существуют по отдельности, есть очень немного изолированных причинно-следственных связей, поэтому не рассчитывайте, что найдется определенный участок мозга, или особый нейромедиатор, или специальный ген, или специфическая культурная среда, или нечто конкретное, способное само по себе объяснить совершенный поступок;
г) в биологии, как правило, нет строгих причин, а есть склонности, предрасположенности, потенции, восприимчивость, тенденции, взаимодействия, модуляции, тяги, условности на уровне «если… то», контекстные зависимости, обострения и сглаживания прирожденных наклонностей, замкнутые круги, петли, спирали и ленты Мебиуса;
д) никто не обещал, что будет легко – но оно того стоит.
Итак, мы переходим ко второй части; в ней весь этот материал, сведенный воедино, поможет рассмотреть важнейшие аспекты поведения.
Глава 11
Свои против чужих
Еще ребенком я смотрел «Планету обезьян» – тот самый фильм, первый, 1968 г. Будущий приматолог во мне замирал от восторга, костюмы обезьян очаровывали, и я ходил в кино снова и снова.
Много лет спустя я узнал забавную историю про съемки «Планеты…»; ее рассказывали звезды фильма Чарлтон Хестон и Ким Хантер: актеры, исполнявшие роли шимпанзе и горилл, обедали отдельными группами
{613}.
Есть такое высказывание (чаще всего его приписывают Роберту Бенчли
[342]): «Все люди делятся на два разряда: тех, кто имеет привычку делить людей на два разряда, и тех, кто не имеет такой привычки». Первых больше. Из-за того что люди отделяют Нас от Них, Наших от Ненаших, Наших людей (т. е. нашего сорта) от Иных, вытекает множество следствий.
В этой главе мы обсудим склонность делить людей на Своих и Чужих, отдавая предпочтение Своим. Является ли этот феномен универсальным? Насколько гибкими будут представления о категориях «Мы» и «Они»? Есть ли надежда, что мы преодолеем клановость и ксенофобию, чтобы голливудские шимпанзе и гориллы могли зачерпывать суп из одной кастрюли?
Мощь разделения на своих и чужих
Наш мозг формирует разделение на Своих и Чужих (для краткости я буду называть этот процесс «размежевание Мы/Они», а еще короче – просто «размежевание») с поразительной скоростью
{614}. Из главы 3 мы знаем, что расовая принадлежность человека по лицу определяется за 50 мс, это активируется миндалина. Вслед за тем, если это лицо – своей расы, через несколько сотен миллисекунд активируется область распознавания лиц. Если же нужно распознавать лицо чужой расы, то активация в этой области происходит еще медленнее, а то и вовсе не включается. С такой же скоростью мозг группирует лица по полу и социальному статусу.
Быстрая автоматическая реакция против Чужих демонстрируется с помощью дьявольски хитроумного имплицитного ассоциативного теста (ИАТ)
{615}.
