Опия сжала пальцами мои плечи, наверное, впечатлившись видом органа, из которого громила вот-вот начнет поливать меня. Признаюсь, я впал в состояние если не робости, то некоторого замешательства. Без сомнения, это чья-то изощренная месть, но кому может быть выгодно мое унижение или смерть?
Подогнув под себя правую ногу и, используя ее как пружину, я резко поднялся и ударил своего обидчика левой рукой в область печени. Здоровяк хрюкнул, согнулся и тонкой струйкой обмочил свои расшитые бисером полусапожки.
Почувствовав прикосновение руки Опии и холод железа: девушка пыталась вложить в мою руку нож, – я все еще размышлял, как быть?… Было уже не важно, заговор это или подстава, начатое дело требовало завершения. Секунды болевого шока у моего противника истекали, вот-вот боль отпустит его, и тогда мне несдобровать. Схватив рукой за его кудрявые черные волосы, я перерезал сармату горло. Он тут же попытался разогнуться, и мне пришлось изо всех сил вцепиться обеими руками за его шевелюру и тянуть вниз.
Вокруг нас толпились люди, они что-то кричали. Я не мог разобрать, веселятся они или негодуют, из последних сил я удерживал здоровяка, то и дело прыгая вокруг него, так, чтобы тянуть его за волосы вперед, не давая разогнуться. Наконец, он ослаб и упал на колени. Его курчавая борода и грудь были залиты кровью, а глаза все еще смотрели на меня с яростью. Недолго… Он все еще пытался дышать, но вдыхаемый воздух шипел и хлюпал в перерезанной гортани, его взгляд вдруг потух, и мой противник завалился на грудь и забился в конвульсии.
Людей вокруг как-то сразу стало меньше, но те, кто остались, подошли ближе и стали по очереди хлопать меня по плечам. Гнура среди них не было. И Опия ушла вместе с теми, кто не остался поздравить меня с победой…
Глава 21
Опять я вижу ее, солнечную сторону улицы. А ночь провел на ее теневой стороне. Опасаясь за свою жизнь, не спал, скорее дремал, когда накатывала усталость и тяжелели веки. Все раздумывал, каким образом убийство сармата отразится на моей судьбе? Может, прямо сейчас неведомый враг крадется, прячется в шумящем кустарнике, чтобы отомстить? Многие вожди после вчерашнего боя ушли, как мне казалось, раздосадованные победой юнца над опытным воином. Не я начал первым! Почему, за что?
И приходило в голову одно: подслушанные в тот день, когда я нацепил личину маста марману разговоры, в действительности оказались пророческими, правдивыми. До этой ночи почему-то поминалось только о кровожадном духе, будто вселившемся в меня, а теперь отчетливо зазвучали воспоминаниями и другие слова: «…теперь нашему ардару придется принять не один вызов! Ведь каждый, заметив его молодость, увидит и головы, добытые в бою, и скальпы…»
Будь я внимательней, то смог бы заметить нити, что сплела для меня судьба еще тогда. Но наступило пасмурное утро, когда серое тяжелое небо никнет к земле, когда солнышко прячется за мохнатыми тучами и редко звучат птичьи голоса, я вглядываюсь в лица незнакомых мне воинов и утешаюсь только тем обстоятельством, что ведет их ко мне Лид. Парень сутулится, кутается в шерстяной плащ, и я его понимаю: зябко. А вот спутники моего агента, напротив, напоказ щеголяют в красных рубахах и синих кафтанах, блестят золотом на шее, руках и поясах, идут, выпячивая грудь. Они похожи на красногрудых снегирей. Вспомнилось из прошлой жизни, как впервые увидел эту птичку, и тогда тоже снег еще не выпал, а яркий красавец резвился, прыгая с ветки на ветку рябины. Лид рядом с нарядными парнями выглядит плебеем птичьего царства – обыкновенным воробушком. И я невольно от своих мыслей усмехаюсь, что тут же имеет последствия: суровые воины, заметив мою усмешку, расслабились и, переглянувшись друг с другом, обменялись улыбками. У обоих воинов из-под расшитых цветным бисером тиар струятся рыжие кудри, а серые глаза полны пытливого любопытства. Так смотрят дети, не воины…
«Они даже не сознают того, как хрупок их цветной и солнечный мир. Не задумываются над тем, что теперь в непосредственном соседстве с ним находится мир совсем иной – серых крепостных стен, стен из щитов и копий боспорских гоплитов, поединщиков всех мастей и судьбы с напряженно выжидающими щупальцами, чтобы схватить любого, кто окажется в подходящий момент рядом со мной!»
Так я думал, когда эти двое князьков из будинов предложили мне свои мечи и дружины.
Таксак и Хорс, как они считали, владели десятком деревенек, что стояли на землях будинов к северу от Гелона. На самом деле это влияние эллинов так сказалось на их представлении о самих себе. Ничем, кроме коня и воинского снаряжения, они не владели! Стояли каждый во главе балы, и как Хазия со своей сотней оберегал Ильмек, так и эти новоявленные князьки должны были оберегать мирных землепашцев от набегов других номадов. Ребятами на самом деле они оказались правильными: повели своих воинов на защиту Гелона, куда, оставив свои жилища, направились и жители опекаемых ими поселков. Но сидеть за валом и ожидать штурма меланхленами этим сколотам было невмоготу. Я сам видел валы и стены Гелона. Сомневаюсь, что меланхлены решились бы штурмовать эти укрепления. В коне и луке сила любого номада! Так рассудили и молодые ардары. Как и я, несколько месяцев назад эти молодцы во главе пяти десятков всадников ушли из Гелона с большим караваном купца-херсонесита. И охранять добро торговца в пути они должны были до Калос Лимен. Когда выяснилось, что полис восстал и купеческие корабли сменили прописку на порт Керкинитиды, молодые ардары согласились продолжить свою службу. Ну а там, вблизи Керкинитиды, уже собирал свою армию роксолан Гнур…
Самым занимательным в рассказе Хорса, а говорил по большей мере он, был сюжет о моей победе над Аспаком, когда парни впервые услышали о маста марману, вожде паралатов Фароате и вчерашней победе над родичем самого Гнура! Не стану гадать, каким путем тут распространяются слухи, конечно обычным, когда кто-то кому-то что-то поведал. Только этот сколот – настоящий мастер приукрасить однажды услышанное! Или, может, так он воспитан. Хорс, не отводя взгляда, изливал потоки лести, от чего Фароат внутри меня млел, а моя сущность, напротив, настораживалась.
– Окажи нам честь, ама ардар
[57], возьми под свою руку и правь. Если предадим тебя или кто из наших воинов отвернется, накажи как арна арса
[58], и никто не осудит тебя за это. Клянемся Папаем, Табити и Апи, всеми богами и духами на небе и на земле!
Так закончил свою речь Хорс, и оба князя, опустившись на колени, сняли с поясов серебряные чаши и подставили ладони, чтобы я наполнил их вином. Нет, я не ошибся! Конечно же наполнить я должен именно чаши, вот только те пиалки имели в центре донышка отверстие. В тот «глаз» вдевался шнурок, который и крепился на поясе, а когда сколот хотел испить вина, то снимал с пояса чашу и, заткнув дырочку средним пальцем, протягивал открытую ладонь. Вино наливалось из бурдюка, реже из амфоры и, как правило, расплескивалось, попадая в ладонь, стекало по запястью, откуда сколот слизывал драгоценную влагу. И называлось все это действо – «наполнить ладонь» или фарна – небесная благодать
[59]. Хотя второе определение имело неразрывную связь с первым: неслучайно эллины упрекали скифов за их склонность к пьянству.
