– Метко стрелял! – выкрикнул Афросиб.
– Не верим! – закричали воины.
Пока они шумели, все сильнее и задорнее вовлекаясь в игру, Хазия прошептал на ухо Фароату:
– Приготовься стрелять!
Юноша не понял, в кого ему предстоит стрелять, но за лук схватился.
Накричавшись вдоволь, воины сняли с голов тиары и по знаку вождя, которого Фароат не заметил, ибо Хазия стоял у него за спиной, подбросили их вверх.
Руки Фароата запорхали, словно крылья ласточек, что гнездятся на крутых берегах реки. И все же он сумел выпустить всего четыре стрелы. И все они попали в цель.
– Неплохо! – сказал Хазия.
– Хорошо! – ответили воины.
– А теперь еще!
На этот раз Фароат был готов и сумел поразить летящие к небу головные уборы сколотов шесть раз! Его хвалили и Хазия, и те, кто бросали свои тиары вверх.
На этом испытание нового дружинника расма – скифского отряда, закончилось. Вскоре, будто и не было веселых разговоров и ночной стрельбы по тиарам, воины Хазии и сам вождь быстро уснули.
Фароату не спалось. Он побродил по лагерю, посидел у костра, подбрасывая в огонь дерево. Уснул только под утро. А когда открыл глаза, высоко в небе парила птица, и солнце успело уже выпарить с трав росу. Учитель лежал рядом и жевал стебелек ковыля.
– А где все? – спросил Фароат.
– Не всем охотникам Апи
[14] подарила свою улыбку. Если выспался, поднимайся, поедем домой, пока птица не протухла.
Глава 3
Возок потряхивало на кочках, оси скрипели, дуги стонали, казалось, что вот-вот дерево лопнет и повозка развалится, но Афросиб на стоны прослужившей с десяток лет телеги внимания не обращал. Время от времени он еще погонял вожжами лошадь.
Степь пела, пищала снующими туда-сюда иволгами, жужжала оводами и мухами, кружащими над лошадьми, и шумела ковылями, склоняющимися от ветра, а высоко в небе беззвучно парил орел. Фароат, пересев на кобылу, ехал рядом, слушал наставления учителя.
– Пять птиц обменяешь на новые штаны и куртку, две на чувяки. Еще пять отдашь за рубаху. Сколько твоих еще осталось? – спросил Афросиб.
Юноша морщил лоб, смотрел на грязные, с прилипшими лошадиными шерстинками пальцы, но сосчитать так и не смог, а вскоре позабыл, сколько гусей и на что он может обменять в Ильмеке. Старик терпеливо ожидал ответа. Наверное, поняв, что ответить ученик не сможет, потянул на себя вожжи, и возок остановился.
Фароат слез с лошади и, привязав ее к дуге, перебрался к учителю.
– Афросиб, можешь повторить? – попросил, зная, что ему ни в чем отказа не будет.
Старик кивнул и повторил все сказанное ранее слово в слово. Юноша, отломив веточку от сучьев, что везли они от реки, достал акинак и, слушая учителя, делал на ней зарубки.
Когда вдали показался разбитый, похожий на ров тракт от Гелона, Фароат ответил:
– Два раза по десять!
– Молодец! Но считать нужно еще быстрее. Тот воин богатеет, кто не даст обвести себя вокруг пальца торгашу! Их поменяешь на два медимна
[15] пшеницы. Отцу отдашь. Старик будет рад.
Афросиб потер руки и подстегнул коня. Вскоре возок перевалился на тракт, ехать стало мягче. Где-то вдалеке заклубилась пыль. Фароат привстал на козлах, но ничего не рассмотрел. Вскоре стало видно, что навстречу охотникам скачет всадник с заводной лошадью в поводу.
– Коня загонит, осел. Куда он так спешит?
Афросиб говорил спокойно, но Фароат почему-то заволновался. «Кто же по собственной воле коня так, без нужды, гнать будет?»
Всадник, не доезжая к возку на полет стрелы, замедлил бег лошади. Поехал рысью. Поравнявшись с охотниками, прокричал:
– Меланхлены идут!
И снова пустил коня в галоп.
Меланхлены назывались так, потому что носили черные одежды – короткие черные плащи. И Фароат, и Афросиб знали их как жестокое племя кочевников, расселившееся от Дона до лесов, граничащих с Ильмеком
[16].
Прокопий Кесарийский
[17], описывая войну с вандалами, писал: «В прежнее время готских племен было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, визиготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами».
Историки до сих пор не пришли к общему мнению по поводу территорий, подвластных меланхленам, но сколоты не зря соорудили у городов Гелона сорокакилометровый вал. Кочевниками-людоедами в то время пугали не только детей.
Услышав от всадника новость, Афросиб погнал лошадей, уже не заботясь о возке. Он помнил, как кочевники много лет назад осаждали Ильмек. Сейчас воинов там не было, и меланхлены могут попытаться напасть. Тревожно стало на душе, и зачесались старые шрамы. Появилась мыслишка: «Смерть близка…» – и как ни пытался он отогнать ее, другие, вроде: «Успеть бы принести жертву Апи», – возвращали его к одному и тому же предчувствию. Он не страшился смерти, но любил жизнь и с презрением относился к глупцам, утратившим здоровье телесное и просящим богов о смерти.
Фароат уже вынашивал планы отомстить за увечье отца. Мечтал отличиться на войне, разбогатеть. Коня боевого добыть, и может, если повезет, сразить богатого ардара. Юноша не думал о смерти, и молчание учителя воспринимал как должное. Поглядывая на Афросиба, он заметил и задумчивый взгляд, и нахмуренные брови, и сжатые губы, но истолковал все по-своему, как воспоминания о славных битвах, и сам, выпрямив спину, поджал губы, во всем стараясь походить на наставника.
К вечеру они докатили к Ильмеку. Городок встретил их тишиной, даже овцы не блеяли. Ворота со скрипом отворились, и едва возок въехал за них, тут же рабы поспешили их запереть. Афросиб правил к площади. Там Фароат увидел кучу хвороста с воткнутым в нее старым мечом: жители Ильмека готовились к войне и поставили Аресу кумир.
Остановившись у усадьбы Силака, Афросиб прошептал на ухо Фароату:
– Оставайся тут. Увидишь, хоть и страшна война, но аппетит у наших голодранцев вряд ли пропал от плохих новостей, – он глухо рассмеялся и увел своего коня к валу, где стояли дома воинов.
Учитель оказался прав. Всегда случалось то, о чем он говорил. Первой к возку подошла Ани.
– Апи была добра. Зерно возьмешь? – смотрела с улыбкой, все и так наперед зная.
