Святополк жарко расцеловал княгиню, а после отстранил её от себя почти силой.
– Не оставляй меня! Не оставляй!
– Прощай, княгинюшка, до встречи, и знай, сердце моё с тобой! – сказал князь Святополк на прощание и покинул покои супруги.
* * *
Когда князь Святополк вышел из покоев княгини, он увидел перед собой боярина Еловича, который стоял без головного убора и тяжело дышал.
– Княже, позволь наедине слово тебе молвить, прежде чем ты рать в поход поведёшь.
Святополк с досадой посмотрел на Еловича. Стар боярин и, верно, с пустым пришёл.
– Нет времени у меня, боярин, с тобой толковать. Вот приду из похода, тогда и поговорим, – сказал князь Святополк, не собираясь и вовсе никогда уединяться с ближником князя Владимира.
– Так не о себе я ратую, княже. Я речь свою о Путше поведу, княже, – засуетился боярин Елович, набожно перекрестившись, – царствие ему небесное.
Святополк скривился. Ну коли уж разговор о его ближнике боярине Путше, то можно с ним и переговорить.
– Пойдём, Елович, только давай быстро. Рассказывай, что знаешь!
Эй, как заговорил, ухмыльнулся про себя боярин Елович. Вон как спешишь – а я сейчас тебе вот так возьми и всё скажи. Не так быстро, князь. Сначала дай соблюсти приличия. В мои годы без них никак.
– Узнал я, кто погубил боярина Путшу, узнал. Он ведь, Путша, не чужой мне человек был. Я его сына крестил, а он моего. Так-то, князь. Ох, и горе-то! Ох, и слезы лью я о нём!
Боярин Елович намеренно сказал, что крестил сына у Путши, понимая, что князь не может не знать, что у Путши не было крещёных сыновей.
– Так-то, княже. Узнал, а как узнал, то и места себе не нахожу. Как я только просмотрел этого змея! Может, и впрямь мне только и осталось, что возле терема сидеть да травинку жевать беззубым ртом.
Святополку уже начинало надоедать такое поведение боярина Еловича, и он стал подозревать, что по правде не ведает боярин на самом деле ничего.
– Говори, кто виновен в смерти моего ближника, коли знаешь. А коли лишь стенать и плакать можешь, то, верно, ты и прав, что самое твоё место – возле крыльца сидеть да травинку жевать. Быть может, до весны дотянешь, так хотя бы зелёную пожуёшь.
– Так от того и плачу я, княже, что не углядел. А ведь мог, если бы годы мои были поменьше. Ведь волк, он всегда в овечьей шкуре прячется. Я всё по лесу шастал и там волков искал, а он среди овец схоронился, – говорил боярин Елович, словно волхв, – среди овец сидел и оттуда удар свой нанёс!
– Кто?
– Талец, боярин Таец из зависти сгубил боярина Путшу, отравив его яйцо!
– Как узнал? Или сам пустое из зависти говоришь?
– Так ведь, чтобы службу государю, тебе, княже, сослужить, я приставил к Тальцу своего человека, именем Ульян. Не думал я тогда, что убийца он, а приставил, чтобы тот выведал, что за курятник боярин там строит и что за птицу разводить собирается, что даже ни у князя, и у меня нет. Не серчай, княже, но когда ты старик, то единственное твоё развлечение – чтобы хоть дом у тебя не хуже, чем у других, был. Я ведь тоже курятник к дому велел прист…
– Дальше, – перебил боярина князь Святополк, – это не так важно! Дальше давай.
– Так вот, сказал мой человек, Ульяном его звать, что боярин Талец к травнику ходит. Я сначала подумал, что, быть может, хворает, а он мне говорит, что отраву, мол, приобрёл, а самого травника смерти лютой предал и сказал, что только смерть навсегда рот ему закроет.
– И это он вот так при твоём человеке говорил?
– Нет, мой человек подсматривал. Только вот не Путшу, оказывается, хотел сморить Талец, а супругу твою, милую Владиславушку, – говоря это, Елович выдавил из себя несколько слез, – храни её Господь, княгиню-матушку, и дай Господь вам деток малых. Для неё яйца были потравлены – не для Путши и не для тебя. Для неё, голубушки!
Святополк сжал кулаки, а Елович продолжил, словно песнопевец, расписывать достоинства княгини.
– А яд где Талец хоронит, твой человек ведает?
– Ни на секунду с ним не расстаётся. В шубе у него кармашек потайной. Там он яд и держит! Туда спрятал его. От одной капли человек насмерть.
– Ну смотри, боярин, коли нет там такого кармашка, в шубе у Тальца, и коли ты на него напраслину вознёс, то точно больше в палатах своих видеть тебя не желаю.
Елович потрепал себе бороду, а после проговорил старческим голосом:
– Да разве так оговаривают, княже? Мне служить тебе не так долго осталось. Быть может, уже завтра глаза мои закроются. Что я на небе твоим предкам отвечу? Скажу, что знал и не сказал? Я страха не ведаю! Скажешь мне не приходить, но всё равно, коли буду знать, что мои слова спасут жизнь княгине Владиславе, то не посмотрю на свои годы – с мечом в руке прорвусь к тебе и всё поведаю. Решать тебе.
Говоря это, Елович ещё раз прослезился и даже сам на секунду поверил в свои слова.
* * *
Талец надевал кольчугу и смотрел, как Ульян точильным камнем подправляет его меч. Умел парень, ох умел, подумал Талец. Сыновья уже, чай, в княжеских палатах, но ему надо своё достоинство блюсти. Не молод он уже, чтобы в первых рядах к князю бежать. Не первый это его поход и, даст Господь, не последний.
– Этот меч, – сказал боярин Талец, – я купил в стародавние времена в землях данов. Я тогда с князем Владимиром там скрывался. Тогда за мечи платили серебром столько, сколько он весил. Так-то. С тех пор я его не менял ни разу и ни разу он меня не подвёл. Ни сломался, ни из руки не вылетел. Вот и сейчас он словно только что выкован. Хорошо оружие раньше делали! И стоило оно немало. Это сегодня у каждого на поясе меч висит, а тогда иначе всё было.
Талец взял из рук Ульяна меч, который тот вложил в ножны, и опоясался.
– Не, Ульян, давай мне не эту шубу. Эта шуба однажды порвалась, так теперь всегда рваться будет. Давай неси другую.
– Ба… – проговорил Ульян, быстро соображая, как же ему всё-таки убедить боярина одеть именно эту шубу, – а та, что не из медведя, совсем не подойдёт. Я ведь её, глупая голова, и не подправил. Ой, прости меня, боярин, вчера хмельного мёду выпил и не проверил.
– Ну да и ладно. Что я тебе, девка, чтобы рядиться. Поеду в той, что есть. Вот раньше, помню, и вовсе без шубы ездил. Так прямо, в одном плаще! И не помёрз, Ульян. А что не отнёс её подладить – не кори себя. Я тебя для своей безопасности брал на службу, а ты мне правой рукой стал.
Талец надел шубу, напялил меховую шапку и не спеша вышел из терема. Все домашние вышли провожать боярина, но поскольку прощались уже за сегодня только раз десять, то все молчали. Боярин влез на своего жеребца и помахал всем рукой, а после шагом направился к княжеским палатам. Следом за ним на добротном коньке ехал Ульян вместе со вторым охранником, который кроме как коней седлать, ничем не занимался.
