Боярин Талец ехал неспешно, а киевский люд, видя его, раскланивался. Снег, выпавший совсем недавно, растаял, и теперь весь город был в лужах, которые кое-где помёрзли.
Навстречу боярину Тальцу скакал сам князь Святополк с несколькими десятками воинов.
Боярин остановил своего коня и снял с головы шапку.
– Взять его! Снимайте с него шубу!
Конь Тальца попятился, и неповоротливый со стороны боярин в мгновение ока обнажил меч.
– Вы что, демоны! Чего удумали, а ну разойдись! В чём вина моя, княже?
– Коли хочешь жить, боярин – снимай шубу, – сказал князь Святополк, – снимай!
Талец скорчил лицо и, спрыгнув с коня, убрал меч в ножны, а затем сбросил с себя шубу.
– Вот моя шуба, князь, вот. Тёплая, не замёрзнешь.
– Тот, кто зовётся Ульяном, – произнёс князь Святополк, – выйди и покажи мне потайной карман, где боярин яд носит.
Талец недоуменно посмотрел на Ульяна, а затем на князя Святополка. Ульян, спрыгнув, поднял шубу и быстро показал потайной карман.
– Что скажешь, боярин? – спросил у Тальца князь Святополк.
– Вон, у Ульяна спроси. Я про этот карман только сейчас узнал, княже, – отозвался боярин Талец, – сам не пойму, откуда он взялся. Словно пришил кто-то!
– А ты замучил травника? Тебя видели.
– Так ведь жизнь свою спасал. Кто ж знал, что он духом слаб. Я ему один глаз выдавил, чтобы он, страшась ослепнуть, правду говорил, а он только подначивать меня стал. Мол, не знаю, кто тебя потравить хочет, боярин. Да визжал только.
– То есть ты его умертвил!
– Чтобы выведать, кто на жизнь мою посягнул!
– А яд пришили к твоей шубе?
– Верно, княже!
– Вяжите его! Прав Елович – он и Путшу отравил, и княгиню умертвить собирался. Всё ради своего властолюбия и корысти.
– Ах, старый лис! Провёл-таки! Княже, да не виновен я ни в чём. Всё это дело рук Еловича. Он всегда нечестен был! Я, княже, тебе предан!
– Ты, Талец, будешь лишён всего, что имеешь, и дети твои будут лишены. Только в память о твоих заслугах сохраню им жизнь. А тебе придётся испить тот яд, что ты в шубе для моих ближних готовил.
Талец плюнул на землю и крикнул.
– А что, княже, коли подыхать, то разве есть разница, как? Вот когда там, – боярин Талец указал на землю, – встретимся, то я тебе глотку перегрызу. Давай свой яд – испью то, что нашли у меня. Ты мне его в мёд прикажи вылить – хоть умру со вкусом мёда на губах!
– Так пей! Коли там не яд, то я прощения у тебя просить буду.
Талец взял флакончик, повертел его и посмотрел на свет.
– Первый раз его вижу. Ну, как говорится, пью за твоё здравие, княже, – сказал боярин Талец и разом выпил весь флакон, а после поморщился.
– Горько, запить бы медком.
Святополк внимательно смотрел на боярина, а тот, улыбнувшись, стал надевать свою шубу, но вдруг схватился руками за живот, повалился в лужу и стал кашлять.
– А… Ел… – попытался что-то сказать боярин Талец. Святополк смотрел, как в предсмертных судорогах бьётся его ближник.
– Всё, пора ехать в поход, – сказал князь, – прав Елович – старый конь, как говорится, в бою не подведёт, хоть и быстро не поскачет. Споймал всё же убивца Путши. И впрямь волк в овечьей шкуре. Только не в овечьей, а в медвежьей.
Глава 20
Многочисленное новгородское воинство расположилось лагерем невдалеке от Любеча. Ярослав вместе с воеводами находился в своём шатре.
– Ночи холодные, а скоро и снег устелет всю землю, – задумчиво сказал князь.
– Холод ещё и реку скуёт, вот увидишь. Перейдём по ней как посуху, – ответил воевода Будый.
Ярослав задумчиво посмотрел на воевод, которые даже не сняли с голов меховые шапки.
– Много людей заболело? – спросил князь.
Будый и остальные находившиеся в шатре военачальники, включая посадника Новгородского Коснятина, стали отводить глаза.
Ответ князь Ярослав знал и сам. Каждый день всё больше и больше людей начинали хворать. Основной проблемой был холод. Люди замерзали у костров и голодали, так как провизию на такое воинство доставлять было очень сложно.
На другой стороне Днепра встало киевское воинство, которое было куда более малочисленным.
– Если переправиться сегодня, – спросил князь Ярослав у воевод, – то сможем ли мы ударить неожиданно для киевлян?
Воевода Будый отрицательно покачал головой.
– Они только этого и ждут, княже, чтобы, когда мы решим переправиться, запрудить Днепр нашими телами. Мы будем терять за одного киевлянина по сотне новгородцев.
– Конунг, – проговорил Эймунд, предводитель варягов, – если я дерзну переправиться на другой берег чуть выше по течению и зайду киевлянам в крыло, то у тебя тоже будет возможность ударить.
– Не получится, Эймунд, – возразил Будый, – киевляне следят за рекой. Разъезды их повсюду. Есть хуже новости: к Святополку идёт пять тысяч печенегов. По всей видимости, он нанял их для борьбы с тобой. Когда печенеги присоединятся к его воинству, то силы киевлян смогут не только обороняться, но и, переправившись на нашу сторону, начать тревожить наше воинство.
Князь Ярослав встал со своего места и медленно, глотая боль, заковылял к выходу из шатра. За ним последовали все остальные. На улице князь вдохнул полной грудью холодный воздух.
– Днём то дождь, то дождь со снегом, ночью мороз, – проговорил князь, – а люди спят на земле. Шатров у нас почти нет, лишь у дружины.
– Холод сделает их отчаянней, – себе под нос пробурчал Будый, – в бою согреются, как только искупаются. Здесь, как говорится, сказать нечего. Боги, в смысле Бог, природе говорит, какой быть погоде. Люди тут не в силах что-то изменить.
– Если мы не перейдём реку, то люди начнут разбегаться. Уже есть те, кто домой собрался? – спросил князь Ярослав.
– Есть, – неохотно отозвался воевода Медведко, муж ещё не старый, почти ровесник Ярослава. Судя по всему, когда его нарекли этим именем, то уже тогда он был богатырём недюжей силы.
– Много?
– Пока нет. Но вот что я, князь, у такого вот человека нашёл. Он ведь сбежать решил, а перед этим по карманам у товарищей прошёлся, во всяком случае, так говорил. Вот, смотри.
Медведко протянул Ярославу серебряную монету. Тот, взяв её, повертел в руках, а затем вернул воеводе. За воровство надо виру собирать или, быть может, даже руку рубить.
Будый отвернулся. Он с ужасом представил, что его бывший воспитанник сейчас снова начнёт свою песню о том, что надобно законы по всей Руси ввести, и окончательно опозорит его. Не княжеское это дело о законах речь вести. Со стыда сдохнешь с таким вот воспитанником.
