В этот раз Яков Семенович включил спокойную музыку и велел написать словесный портрет какого-нибудь литературного героя, просто так, для тренировки. Сказал, что такой навык нам всегда пригодится: кому на ЕГЭ, кому по жизни. Я со вчерашнего дня читала «Пятую печать» и, хоть в книжке почти не было никаких описаний героев, а сплошные диалоги, живо представляла себе и часовщика Миклоша Дюрицу, и столяра Ковача. Пока я писала про Миклоша, в голове все вертелась загаданная им загадка… Под конец сочинения явился Виталик. Он не острил и не хохмил, как обычно, сказал сухо, что пришел, чтобы обсудить план действий. Он ведь Шерлок Холмс, как-никак.
– Яков Семенович, – позвала я, когда мы сдали работы, – а можно спросить? Вот там, в «Пятой печати», была такая задачка. Скажем, есть остров, с которого некуда деться. Островом правит тиран. Он всех мучает и убивает. А еще есть раб, над которым этот тиран издевается: пытает его, убивает жену и сына… Рабу, конечно, плохо приходится, но он рад, что сам он не тиран, что никому зла не приносит и что совесть его чиста. А тиран не знает, что такое совесть, ему и так хорошо. И вот есть выбор: можно стать либо рабом, либо тираном, третьего не дано. Что выбрать?
– Хм… А что, обычным правителем стать нельзя? – спросил Даня.
– Нет, только тираном или рабом.
Воцарилась тишина.
– Интересно, – улыбнулся Яков Семенович и сел.
– Но ведь можно стать хорошим тираном! – снова заговорил Даня. – Ну, жестоким, может, но не убивать.
– Где ты видел хороших тиранов? – накинулась на него Соня. – Тиран, он и в Африке тиран.
– Но ведь тиран имеет выбор, да? – в своей манере спросила Танечка. – Он может убить, а может не убить, а у раба никакого выбора. Не, тираном лучше.
– Ром, а ты? – я взглянула на одноклассника.
– Наверное, тиран, – неуверенно отозвался тот. – У него деньги, власть. Он может, конечно, кого-то тиранить, но кому-то может и помочь. И семью свою он точно защитит. А раб ничего не может.
– А я за раба, – вдруг выпалил молчавший до этого Виталик. – На нем никакой ответственности, ну да, живется ему не очень, но зато он чист. Яков Семенович, а вы что думаете?
Яков Семенович, нахмурившись, смотрел в окно и то надевал, то снимал колпачок с шариковой ручки.
– Это просто рассуждения, – тихо сказал он, не поворачиваясь. Потом перевел взгляд на разбросанные по столу листочки. – Понимаете, что бы мы сейчас тут ни говорили, когда будем стоять на краю, перед реальным выбором, мы удивим сами себя. Потому что он уже у нас внутри: как мы живем, как думаем, во что верим – все это выйдет на поверхность в критический момент. И это будет момент истины, знакомство с самим собой.
– То есть, – возмутился Виталик, – любой из нас внутри может оказаться убийцей, и в критический момент это вылезет наружу, так, что ли?
– Нет, Виталь, я не о том. Каждый из нас внутри очень разный, и мы сами себя не очень хорошо знаем, а других и подавно. Я всего лишь об этом.
– Чушь, – Виталик резко встал из-за стола, – я себя прекрасно знаю. Да и каждого из вас тоже.
С этими словами он вышел из зала.
– Я же говорила, что он все принимает слишком близко к сердцу, – вздохнула Танечка.
Глава 20
В Воронеж поехали с утра пораньше. На автовокзале меня ждали Ромка с мамой. Ромина мама ездила в больницу каждый день, для нее это теперь была все равно что работа. Она бы поселилась там с Леночкой, но не могла Ромку одного оставить. Она сразу же отсела от нас назад, отдернула автобусную занавеску и воткнула в уши наушники.
– У вас нет папы, Ром? – повернулась я к нему.
– Почему нет? Есть, в Москве где-то. И брат у меня там есть сводный.
– А про Леночку ему сообщили?
– Мама пыталась дозвониться, но телефон не отвечает. Написала письмо. Пока ни ответа, ни привета.
– Слушай, а как же вы? Мама не работает?
– Ну, пока на больничном, потом, говорит, посмотрим…
– Ясно…
Я не знала, о чем еще говорить, и тоже уставилась в окно. Весна только начиналась, хотя здесь она приходит немного раньше, чем везде. Вон, вчера показывали по телевизору: в Москве еще снег идет, а тут уже черные деревья начинают покрываться зеленой дымкой, еще не листочки, а так, предвестники. Мне всегда казалось, что это похоже на парикмахерскую: в начале весны деревья пришли такие прилизанные и некрасивые, а летом их будто завили и уложили. А весна – такое время неопределенное: вроде уже тепло, и ждешь чего-то нового, хорошего, и только настроишься на легкий плащ или туфли-лодочки, как на следующий день повалит снег, и весны как не бывало.
– Странный он какой-то, – вдруг как-то некстати сказал Ромка.
– Кто?
– Яков Семенович.
– Почему? – удивилась я.
– Ну, не знаю. Он все спрашивает, а сам почти всегда молчит. Никаких выводов не делает. Вот в школе на литературе все четко и понятно: Пугачев – такой, Гринев – сякой, ответили на вопросы, записали в тетрадь. А тут чего? Вот он ведь даже вчера не сказал, кем надо быть: рабом или палачом.
– Так и я не сказала, потому что не знаю. А вообще, это же каждый сам решает.
– Ну вот мне интересно: как он решает? Какой-то он скользкий, непонятный. Можно так, можно сяк…
– А разве нет? Это вон у Виталика только все однозначно: предатель, и точка. Не, Яков Семенович классный. Я бы не отказалась от такой литры в школе. Только вот почему у него никого нет?
– Вот. Видишь, непонятно! Взрослый, не урод, а семьи нет.
– Ну, мало ли… Может он женоненавистник? Или у него любовь несчастная?
– Ага, – хмыкнул Ромка и замолчал.
Ну и пусть молчит, подумала я, а Яков Семенович все-таки не такой, как другие. С тех пор как он про письмо рассказал, я стала часто задумываться, как всё непросто в жизни. Вот ты считаешь Тоню злюкой, ничего не понимающей, а у нее вон какая история была, и хоть она все равно злюка, но теперь понятно почему. Или вот в поликлинике на той неделе я просидела два часа, потому что какая-то тетка с двумя детьми пролезла без очереди. Все, конечно, возмущались, кричали, чем они, мол, хуже, почему ей можно, а им нельзя. А потом, когда моя очередь подошла и меня пустили в кабинет, я слышала, как участковая с медсестрой взволнованно говорили о том, что одного из детей той женщины надо срочно в больницу, что с ним там что-то очень-очень плохое, я, правда, не поняла что… Или вот Алмих… Он, конечно, не подарок совсем, но в нем же тоже есть что-то… наверное… Ну, что-то ведь должно хорошее быть! Перед глазами появилось покрасневшее лицо директора, раздутые от возмущения ноздри и маленькие сощуренные глаза. И я вспомнила кота из старого диснеевского мультфильма о Золушке. Золушка так и не смогла придумать, что же в нем хорошего.
