Когда въехали в Воронеж, было еще утро, но утро в большом городе – совсем не то, что в О-жске: здесь в центре не кричали петухи из-за деревянных изгородей, вместо них тренькали трамваи и сигналили друг другу автомобилисты, все куда-то спешили, на площади у больницы развернули рынок выходного дня, и по нему сновали деловые хозяйки с сумками. Шумный, шебутной народ галдел, как на празднике, и я даже почувствовала резь в глазах от этой разношерстной пестроты, такой странной после мелькающих за окном деревьев и полей. Автобус вполз на станцию и с тяжелым вздохом открыл двери: приехали. Ромкина мама, не глядя по сторонам, шла целеустремленно через толпу к белому больничному входу. Это был не центральный вход, с пандусом, куда привозят больных, а боковой, для посетителей.
Едва за нами закрылась входная дверь, уличный шум как отрезало, будто там, за дверью, и не было яркой улицы с торговыми лотками. Направо и налево расходились длинные коридоры с одинаковыми дверями, у некоторых дверей стояли банкетки и каталки. Ромкина мама уверенно повернула налево, оглянувшись на Ромку и кивнув ему. Я держалась немного сзади, мне почему-то стало тревожно, как только мы оказались в этом мире больничных запахов и тишины. Я всего раз лежала в больнице во втором классе с подозрением на воспаление легких, но это было довольно весело. В палате было еще три девочки постарше, и мы с ними до самого отбоя играли в «Уно». Здесь же было совсем по-другому. «Нейрохирургическое отделение» – прочитала я над аркой в небольшом холле. За стойкой сидела молоденькая медсестра.
– Все так же, – подняла она голову на немой вопрос Ромкиной мамы, а та кивнула и прошла в девятую палату.
– Нам тут ждать?
– Мама позовет, – Ромка опустился на банкетку и принялся очерчивать рисунок на линолеуме носком ботинка.
На потолке гудели белые длинные лампы, а в остальном в больнице было тихо, только в самом конце коридора уборщица терла шваброй пол и периодически гремела железным ведром. Как в Нарнии, подумалось мне, пока там еще не появилось время. Наконец в дверном проеме показалась голова Роминой мамы.
– Посидите тут, последите за капельницей, я к врачу пока схожу.
Ромка нерешительно направился в палату, я – за ним. Я боялась увидеть что-то страшное и осторожно выглянула из-за Ромкиного плеча. Сначала я вообще ничего не разглядела, кроме двух белых кроватей: одна побольше, другая, детская, поменьше. У той, что побольше, на двух составленных друг с другом стульях спала молодая женщина. Когда я лежала в больнице, у нас в палате была двухгодовалая Катюха, но ей сразу вкатили детскую кроватку с решеткой, чтобы она не вывалилась. У Леночки решетки не было, и сначала мне показалось, что кровать вообще пустая. Но потом я заметила маленький сверток одеяла у стены, а из свертка выглядывало бледное Ленино лицо и еще рука, от которой шла прозрачная трубочка к банке с жидкостью на металлической стойке.
– Когда дойдет вот до этого деления, – Ромина мама провела ногтем по банке с лекарством, – зовите медсестру, она отключит.
Ромка приволок стул поближе к кроватке, усадил меня, а сам присел на краешек постели.
– Сейчас хоть трубок поменьше, – прошептал он, – в прошлый раз ее вообще не разглядеть было.
– Слушай, давай я ей почитаю. – Я полезла в рюкзак за шотландскими сказками, прихваченными из дома.
– С ума сошла? – искренне удивился Ромка. – Она же ничего не понимает.
– Пусть читает, – раздалось вдруг с другой кровати. Мы с Ромкой оглянулись: женщина проснулась и расчесывала волосы. – Главврач говорит, с теми, кто в вегетативном состоянии, надо обязательно разговаривать, тогда они быстрее в себя придут.
Я достала книжку и открыла первую страницу: «Давным-давно был в той стране народ, называемый пиктами»…
Я читала легенды о вересковом меде, о фейри и великанах, и мне очень хотелось, чтобы Леночка где-то там, где она сейчас находилась, сквозь ватную тишину и пустоту слышала хотя бы обрывки старинных сказок, в которых все как в жизни, но есть еще и волшебство, и поэтому все можно изменить и поправить… Вот бы Леночка поверила в чудеса так же, как я. Глупо, конечно, мне уже тринадцать, а я все разговариваю по вечерам с Капитаном Крюком… Но сейчас даже он мог бы помочь. И когда я в очередной раз посмотрела на бледное, восковое лицо Леночки, мне показалось, что под полупрозрачными веками задвигались ее глаза, как это бывает, если человеку снятся беспокойные сны.
* * *
– Ром, я обедать не пойду, у меня тут в городе одно дело есть, семейное, – сообщила я Ромке, когда мы вышли из больничной тишины и полумрака на яркое солнце и нас снова окружили разноголосые звуки весеннего города. Мама отпустила нас перекусить, а сама осталась дежурить у Лены.
Мне не хотелось рассказывать Ромке про Тонину подругу и про то, что, возможно, она как-то могла бы помочь в нашем расследовании. Кто знает, может, ее и в живых давно нет?
– Давай я к автобусной станции подойду уже?
Ромка только пожал плечами. От самой палаты он не сказал ни слова, опустил голову, так и шел, но тут вдруг резко повернулся:
– Стась, спасибо…
– За что?!
– Что веришь, ну, в то, что Ленка слышит. Я тоже сначала верил, приходил и разговаривал с ней, пока никто не видел, но она лежит и лежит, не шевелится. Разве может человек так долго быть без сознания, а потом опять стать собой? Мне кажется, она уже никогда не вернется. Оттуда.
– Спятил, да? – Я от возмущения сжала кулаки, мне хотелось стукнуть этим кулаком Ромку по голове, чтобы он сам пришел в сознание. – Если ты верить не будешь, то кто же тогда? Конечно, она вернется. Я читала, люди иногда несколько лет так вот лежат, а потом приходят в себя. А Ленка вообще маленькая, не может с ней ничего случиться. Не должно! Дети не умирают.
Я произнесла последнюю фразу и осеклась. Однажды я уже говорила эти слова…
Мне было девять, когда мама стала заметно поправляться.
– Твоя мама что, беременная? – спросила меня у школы Соня Певченко. Соня знала толк в таких вопросах, у нее полгода назад родился брат. Я посмотрела на нее ошарашенно:
– Не знаю…
– Ну ты даешь, – поджала губы Соня, – там уже месяцев шесть как минимум, а она не знает.
– Да, у тебя будет сестра, – сказала мама буднично, когда я вечером выложила ей Сонино предположение.
А меня будто тряхнуло как следует. Сестра?! И мама молчала? Да что же, она не знает, как я хотела брата или сестру? Да я с шести лет прошу родителей родить мне кого-нибудь. Сестра! Они купят детскую кроватку с музыкальной каруселью, такую, качающуюся, как у братика Сони Певченко. Я буду укачивать сестру, петь колыбельные, а когда та подрастет, мы будем собирать вместе фигурки, и я расскажу ей про хоббитов и Нарнию, про Нетландию, а потом мы будем играть в Питера Пэна, я буду Питером, конечно, а сестра… ее можно будет нарядить крошкой Динь-Динь. Когда мама возвращалась с работы и скручивалась калачиком на диване, я подползала ей под бок, клала голову на живот и вслушивалась. Мне казалось, что я слышу, как малыш булькает и плавает внутри, и я прижималась еще ближе и шептала прямо в живот, чтобы мама не слышала:
