Я тоже радовалась вместе со всеми, но в голове крутились слова папы Виталика, что он будет жаловаться «кому надо». Перед уходом я не выдержала и подошла к Якову Семеновичу.
– Виталик очень расстроился, да?
Яков Семенович как-то странно посмотрел на меня:
– Наверное, это я виноват, внушил ему напрасную уверенность в собственной гениальности.
– Но вы же ничего не внушали. Наоборот, критиковали его.
– Принцип Маленького принца, Стась. Мы в ответе.
– И теперь у вас будут неприятности?
– Не привыкать.
Глава 26
Следующий день после Библионочи я провела в обнимку с ноутом: писала проект. Про Старцева получилось аж десять страниц. И все-таки концы не сходились. Почему его никто не защищал? Партизаны погибли, это понятно, но у него же были коллеги, учителя. Неужели никто на суде не встал на его сторону? Мне, конечно, мама рассказывала про репрессии в сталинские времена. Что иногда было достаточно доноса соседа, чтобы человека расстреляли. Но у Старцева было столько учеников, которые его любили. Да и учителя наверняка тоже. Это не то что Алмих… Стоп. Алмих! Зачем Алмих искал информацию о Старцеве? И почему он так заволновался, когда мы его стали расспрашивать?
Теперь, когда мы всё выяснили, мне было уже все равно. И я решилась. Сохранила проект, скинула его на флешку, надела плащ и через пятнадцать минут уже стучала в кабинет Алмиха.
Я вывалила на него все и сразу: про расследование, Старцева, детей, партизан. Я как будто разогналась с горы и уже не могла остановиться. Только видела, как Алмих сначала покраснел, а потом неожиданно побелел и вцепился в подлокотники.
– Зачем вы запрашивали справку о Старцеве? – выпалила я под конец своей тирады.
Алмих весь как-то скрючился и глянул на меня исподлобья. Он мог бы сейчас заорать, вызвать классную и родителей, даже швырнуть в меня этой вот бронзовой коровой со стола, я бы не удивилась. Но он вдруг посмотрел на меня так, как не смотрел еще ни разу. Прямо в глаза.
– Ты же все поняла, Бойцова. Зачем спрашивать? Отец мой Михаил Вениаминович Замышляев работал в НКВД. Это он подписывал постановление об аресте и расстреле. И не только Старцева. Я про всех запрашивал. Чтоб убедиться, кого еще…
Алмих пошарил в портфеле и вытащил оттуда бутылку простой воды. Я ждала, пока он осушит ее наполовину.
– Я тоже провел свое расследование, Бойцова. И я знаю, что у Старцева никого не осталось, а у других-то есть внуки, правнуки.
– Боитесь, что они вам мстить придут?
Да, я нарывалась. Но мне стало противно от одной мысли, что вот он тоже копался во всех этих документах, выяснял. Только для того, чтобы убедиться, что до него не докопаются? Трус.
– Боюсь.
Я усмехнулась.
– Не того, о чем ты думаешь. Мне даже все равно, кем ты меня считаешь, Бойцова. Я уже много в жизни повидал разного. И даже если мой отец был сволочью, он остается моим отцом. Уяснила?
Я удивленно посмотрела на Алмиха.
– Думаешь, я не понимаю, кем он был? Думаешь, легко с этим жить? Думаешь, мне не снятся по ночам его невинные жертвы? И кстати, отец был не единственным. Если бы за Старцева твоего заступились, кто знает, может, он бы и выжил. Но учителя, узнав об аресте, все как один подписали бумагу, что, мол, давно за ним замечали антисоветские настроения, что он вел подрывную деятельность среди молодежи, пел с ними похабные песенки на немецком и прививал враждебные культурные ценности. А кто-то из учителей, знаешь, как написал? Что человек, чью жену звали Сара Крамер, не может быть невинным.
Я молчала. Просто не знала, что сказать, а Алмих распалялся все больше:
– И думаешь, я за свое положение боялся или жизнь? Да плевать мне на это, Бойцова. Пока тут на руководящих постах поработаешь, и не то повидаешь. Жить вот с таким чувством вины, знаешь, каково? И никакие мои посылки внукам и правнукам этих (он ткнул пальцем в компьютер) не окупят, уяснила?
Алмих тяжело поднялся и отошел к окну. Меня поразило, что он даже не стал выяснять, откуда я про него все знаю. Да и вообще все меня поразило.
Я молчала.
– Ну что, – тихо спросил Алмих, – побежишь теперь рассказывать все в администрацию? Или куда там?
– Не знаю, – так же тихо ответила я.
– Послушай, – Алмих отвернулся от окна, – тебе важно оправдать Старцева, так?
– Так.
– Ну вот и оправдывай. Защищай свой проект. Только прошу тебя, не надо про отца.
Нет, такого Алмиха я раньше не видела. Он что, умоляет меня?
– Поверь, он свое уже получил, последние годы болел так, что врагу не пожелаешь. А я… я до сих пор расхлебываю вот. Может, ты сейчас не захочешь это услышать, но оправдать человека гораздо важнее, чем осудить.
От Алмиха я вышла пришибленная. С одной стороны, хотелось тут же поделиться с остальными, с другой… Я понимала, что Алмих доверил мне то, что не рассказывал раньше никому.
Как обычно, в три часа я пришла в библиотеку. Все уже собрались за нашим круглым столом, только Якова Семеновича и Виталика пока не было. Ну и Ромки еще: они поехали с мамой в больницу подготавливать Леночку. Завтра им уже ехать в Москву, а оттуда – лететь в Берлин, в клинику, для дальнейшего лечения. Все выжидающе смотрели на меня, а я даже не успела придумать, что им говорить, а что – нет. Решила рассказать всю историю Старцева с начала и до конца, умолчав лишь про отца Алмиха.
– Ты гений! – чуть ли не хором сказали близнецы.
– А вы сомневались? – посмотрел на меня с восхищением Гришка.
– Я бы ни за что не додумалась, что дядя Коля – это и есть Старцев.
– Я бы тоже, – призналась я, – но у меня все время в голове крутилась «Пятая печать» и то, что часовщик Дюрица не просто так ударил умирающего. А еще очень вовремя Настя Антонова сочинение про Тихую Сосну написала.
– Слушайте, где же Яков Семеныч? – забеспокоилась Танечка. – Уже половина четвертого, он никогда так не опаздывал.
Подозреваю, она и насчет Виталика беспокоилась, но спрашивать постеснялась – и так она с ним носится, как с последней моделью мобильника.
Тут хлопнула дверь, и в зал влетел Виталик. Как был, не причесавшись, не прихорошившись, вбежал и плюхнулся на стул.
– Папа на него такое нарыл! – выдохнул Виталик без предисловий.
– На кого?
Я почувствовала, как по телу бегут иголочки – от кончиков пальцев до головы.
– На Гилмана. Папа вчера очень разозлился на него, и его можно понять: я ходил целый год на занятия к преподавателю, и этот же самый преподаватель рубит меня на конкурсе.
– Он же не один был в жюри! – крикнула я.
