Гришка поерзал на стуле и встал:
– Но это же несправедливо. Надо доказать.
– Бесполезно, Гриш. Никаких документов нет. А меня все равно уволят, как ни крути. Деньги на лечение Леночки я вчера передал Роминой маме, вот он подтвердит.
Ромка кивнул.
– Но документов у меня опять никаких нет. Так что и тут меня сейчас обвинят в хищении.
Яков Семенович горько улыбнулся.
– А мы докажем! – не выдержала я. – И про школу, и про Леночку. Мы вот с Ромкой прямо сейчас к маме сбегаем, пусть она документ напишет, да?
Ромка опять кивнул.
– Нельзя так уезжать! Вы что, хотите, чтобы Виталик и папа его чувствовали себя победителями? Мол, вот они какие, выгнали человека и живут себе припеваючи?
– Стась, я правда устал. Мне очень полюбился ваш тихий город, и мне было очень хорошо с вами. И я… правда, буду очень скучать. Но ничего не поделаешь… У меня к вам есть только одна просьба: расскажите всем о нашем проекте, о невиновности Старцева, защитите его. Давеча Виталик говорил: какая, мол, разница, что было семьдесят лет назад, кто там прав, а кто виноват, предатель он или нет. Что надо уже успокоиться. Так вот правда важна и через семьдесят лет, и через сто. И даже если это уже не нужно Старцеву, это нужно вам. И успокаиваться нельзя. Потому что, если мы успокоимся, если оставим все как есть, значит, согласимся, что так правильно.
Вот именно, подумала я. Я и не собираюсь успокаиваться. И если Яков Семенович сам не намерен себя защищать, то мы-то на что?
* * *
День отъезда выдался холодным. С утра в прогнозе погоды даже снег обещали. И это в конце апреля! И это в О-жске! Да тут сроду такого не было.
Я хотела сначала пуховик нацепить, потому что ледяной ветер забирался под куртку, гулял в джинсах и как-то умудрялся даже залезть в колготки. Ромка уехал в Германию еще в прошлое воскресенье, но обещал прислать смску, как только станет что-то понятно с Леной и когда они устроятся на новом месте. На вокзал мы пошли втроем: Гришка, я и Яков Семенович. Я ненавижу провожать, но не проводить не могла. Мы стояли на перроне и не знали, что говорить. Вроде бы все уже сказано. Мы пообещали Якову Семеновичу, что обязательно закончим проект, представим доказательства и добьемся, чтобы Старцева никогда и никто больше не называл предателем. А себе я пообещала, что обязательно докажу невиновность Якова Семеновича, только пока непонятно как. Но ведь и со Старцевым сначала было непонятно.
По перрону бежали пассажиры с чемоданами; проводницы кутались в длинные синие пальто.
– Граждане провожающие, поезд скоро отправляется. Пассажиры, просьба пройти в вагоны.
Яков Семенович сгреб нас с Гришкой и крепко прижал к себе, а потом отвернулся и одним прыжком заскочил в вагон, не оглядываясь. Внутри вагона он остановился у окна и грустно смотрел на нас. Я достала телефон, чтобы проверить, сколько осталось до отправления поезда. Пять минут. И тут пришла смска.
«Ленка открыла глаза и улыбнулась!»
– Ленка улыбнулась! – заорала я, и мне было все равно, что на меня оглядываются люди и странно косятся проводницы. Главное, и Гришка, и Яков Семенович поняли. И мы прыгали с Гришкой по платформе и кричали: «Ленка улыбнулась! Ленка улыбнулась!» А Яков Семенович махал нам руками. И тут вдруг крупными хлопьями с неба посыпался обещанный снег. В апреле. В О-жске. И мы прыгали под этим снегом и ловили его. А Яков Семенович наклонился и что-то достал из рюкзака. Он приложил листок к стеклу, чтобы нам было лучше видно. И я узнала! Это был Ромкин рисунок, который он нарисовал в первый день в клубе. И я вспомнила, как он сказал, что снег бывает разным. Я подняла голову и замерла, будто впервые в жизни увидела снег. Он был не черным и не белым. Он действительно был разноцветным.
