— А разве они не подлежат критике?
Тарк поморщился.
— Тов. Сандаров, не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались, и поручила мне сделать вам соответствующее указание.
— Но позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка.
— Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации.
— А по-вашему, это не так?
— Это другой вопрос. Может быть, и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне.
Сандаров пожал плечами.
— У вас какая-то своя логика, мне, по-видимому, недоступная.
— В этом все дело.
Сандаров заходил по комнате.
— Есть во всем этом какая-то горделивая тупость, какое-то нежелание прогрессировать, боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь.
— Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года и, кажется, неплохо едем.
— Да, четыре года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже.
— Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото.
— Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован.
— Вы думаете?
— За себя я, во всяком случае, ручаюсь.
Тарк глянул в сторону.
— А ваш роман с госпожей Велярской?
Сандаров быстро подошел к столу.
— Тов. Тарк, я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?
— Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово.
— В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен.
— Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.
— Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.
— Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.
— И что ж из этого следует?
— А то следует, тов. Сандаров, что от романа с женой до спекуляции с мужем — один шаг.
Сандаров бросился к Тарку.
— Вы с ума сошли, Тарк! Вы не слышите, что говорите.
— Отлично слышу и считаю своим партийным долгом вас об этом предупредить.
Сандаров подошел к двери.
— Тов. Тарк! Я полагаю, что рисовать картину моего уголовного будущего едва ли входит в ваши партийные обязанности. Все, что могли, вы мне сказали. А потому ваша миссия может считаться законченной.
Тарк встал.
— Я доложу ячейке о результате нашей беседы.
— Пожалуйста.
Тарк вышел. Сандаров подошел к телефону.
— Дайте М. К. М. К.? Никого нет? Передайте, что звонил Сандаров из Главстроя и просил непременно ему позвонить.
XV
Велярская сотый раз подошла к зеркалу и поправила волосы.
Отошла. Взяла книжку. Бросила.
— Маша! Мне, наверное, никто не звонил?
— Нет, барыня.
— А вы никуда не уходили?
— Нет.
Звякнул телефон. Велярская быстро подошла.
— Да. Кто говорит?
— Нина Георгиевна?
— Это вы, Тумин? Куда ж вы пропали? Я уж думала, что вы решили радикально бороться с буржуазными соблазнами.
— О нет. Я просто был несколько занят. За вами заехать можно?
— Можно.
Тумин и Велярская сидели в отдельном кабинете. На столе стояло вино.
— Знаете, Нина Георгиевна, когда я с вами, я, как говорится в романах, вне времени и пространства.
— Это что же, хорошо или плохо?
— Конечно, плохо.
— Ах, вот как!
— Конечно, плохо. Потому что, значит, вы никак не вкомпоновываетесь в мою обычную жизнь.
— А разве это необходимо?
— Для меня — да.
Велярская откинулась на спинку кресла.
— Если бы мне такое сказал простой смертный, я подумала бы, что он делает мне предложение. Но у вас, коммунистов, это, должно быть, означает что-либо другое.
Тумин замолчал, уткнулся лбом в ладонь.
— Вы не хотите меня понимать.
Велярская засмеялась.
— Ну, идите сюда. Сядьте со мной рядом и не говорите глупостей. Я вас отлично понимаю; только не понимаю, зачем вы себе талмудите голову всякой ерундой, когда все очень просто.
Тумин сел совсем близко и обнял ее. Велярская медленно обернулась к нему лицом. Они поцеловались. Велярская подошла к зеркалу.
— Вот видите, как просто.
— Это-то просто.
— А вам этого мало?
Тумин молчал.
— Чего же вы молчите?
— Мне трудно с вами разговаривать, Нина Георгиевна.
— А вы не разговаривайте.
Села рядом. Тумин молчал.
— Ну чего вы помрачнели? Я вас обидела!
Положила руки на плечи. Заглянула в глаза. Тумин улыбнулся.
— Вы очаровательная женщина, Нина Георгиевна, и потому ничего не выходит.
— А что должно выйти?
— Что должно выйти? Я бы вам сказал, только вы не хотите слушать.
Велярская отсела.
— Ну бог с вами. Говорите. Я буду слушать.
— Вы поймите. Можно с женщиной сойтись и тут же ее забыть. А можно сойтись с женщиной и забыть все, кроме этой женщины. Меня ни то, ни другое не устраивает. Если бы я был буржуй, мне было бы наплевать, но я, к сожалению, коммунист.
— Какой вывод?
— Вывод такой: либо я должен сделаться буржуем, либо вы должны стать коммунисткой.
Велярская улыбнулась.
— Есть еще третий вывод, Тумин. Чтобы вы перестали думать.
Притянула к себе. Обняла. Поцеловались. И долго сидели молча.
— Надо идти.
Вышли лениво, не спеша.
Муж был дома.
