Тарк насторожился.
— Сообщницу в чем?
— В одном грязном деле, на которое Сандаров дал уже согласие.
— А именно?
— Выдать деньги под фиктивную сдачу работы.
Тарк развел руками.
— Приехали.
— Сандаров мне ничего об этом не говорил, и, разумеется, я разговора не начну.
— Понятно. Пусть все идет своим чередом. А когда дело будет сделано, заявите в ЧК.
— Как — в ЧК?
— А как же иначе? Вы обязаны это сделать. Нельзя покрывать спекулянтов. А если Сандаров замешан, то что ж поделаешь. Все равно не в этот раз, так в следующий, но влипнет он непременно. И лучше, чтобы он влип теперь, когда за ним еще мало грешков, чем потом, когда грехов накопится слишком много. Я понимаю, вам это тяжело. Но лучше, если нельзя спасти падающего, его толкнуть. По крайней мере он сразу увидит, куда это ведет.
Соня встала.
— Я тоже так думаю. И, кроме того, у меня нет причин щадить Сандарова, а его спекулянтов тем более.
Когда Соня ушла, к Тарку подошел секретарь ячейки.
— Вы знаете резолюцию М. К. на жалобу Сандарова?
— Нет.
— Признать действия бюро ячейки и тов. Тарка вполне правильными.
XIX
Велярская сама открыла Тумину и провела к себе в комнату.
— Что это у вас за пакет?
— Это книжки. Вы просили.
Велярская засмеялась.
— Спасибо. Но книжки мы теперь отложим. Садитесь вот сюда.
Она усадила его на кушетку. Села рядом.
Тумин улыбнулся.
— Вы сегодня какая-то быстрая, Нина Георгиевна.
— Как всегда.
— Нет, иначе как-то.
— Вам показалось. Я просто очень рада, что вы пришли.
Обнялись, поцеловались.
— Я принес вам все, что мог достать подходящего. Но боюсь, что вас это не удовлетворит.
— Вы про что?
— Про книжки.
— Ах, про книжки. Я посмотрю; если будет скучно, я не буду читать.
Тумин поморщился.
— Мне хочется, чтобы вы все-таки вчитались. А я бы вам потом рассказал самое главное, чего там нет.
— Самое главное — чтобы вы ко мне хорошо относились.
— Я отношусь к вам замечательно.
— Правда? Вы меня любите немножко?
— Не немножко, а очень.
— Правда?
Велярская кинулась ему на шею и крепко поцеловала в губы. Тумин сидел неподвижно. Велярская встала.
— Ужасно яркий свет. Я его не люблю — режет глаза, и неуютно.
Потушила люстру и зажгла маленькую лампочку на столе.
— Вот так куда лучше. А теперь рассказывайте: как и за что вы меня любите?
Тумин опустил голову.
— Я люблю вас за то, что вы обаятельная женщина. Мне хочется увлечь вас, заставить вас делать то же самое, что делаю я, жить так, как живу я. У меня такое впечатление, будто вы пропадаете даром, что вы двигаетесь впустую. И это обидно. Понимаете?
— Понимаю.
Она вытянулась на кушетке и положила голову ему на колени.
— Иногда мне кажется, что это вполне возможно, что иначе быть не может, что такая женщина, как вы, должна рано или поздно захотеть чего-то другого, что вам не может не надоесть жить так, как вы живете сейчас. Значит, вы будете наша, потому что только в коммунистической работе можно все это найти, нигде больше. А иногда я ясно вижу, что все это ерунда, что это безнадежное дело.
— Почему же безнадежное?
— Не знаю, так кажется.
— Глупенький вы.
Велярская притянула его к себе.
— У вас замечательные глаза, Тумин. И губы.
Он наклонился и поцеловал ее. Она выгнулась к нему всем телом. Потом опрокинулась на подушки, сжимая в поцелуе.
Тумин стал тихонько отодвигаться. Она заметила и не отпускала.
— Почему? Ну почему ты от меня уходишь?
Тумин отвел ее руки. Она пустила и отвернулась.
— Я так не могу.
И опять схватила его. Притянула на себя.
Тумин решительно высвободился, встал и отошел к столу.
— Не надо этого.
И тут же Велярская резко поднялась с кушетки.
— А мне, милый мой, вашей болтовни не надо.
Тумин сдвинул брови.
— Я могу уйти.
— Пожалуйста.
— Я уйду, Нина Георгиевна, но только уж больше не вернусь.
— Сделайте одолжение.
Тумин вышел.
Велярская бросилась на кушетку и заплакала. Потом сорвалась, кинулась к двери, в подъезд, на улицу — но Тумина уже не было.
С этого дня Тумин не возвращался. Велярская исходила весь город, надеясь встретить его на улице, но безрезультатно. Тумин исчез бесследно.
XX
Велярская лежала, уткнувшись лицом в подушки.
Вошел муж.
— Нина, Стрепетов просил разрешение войти и объясниться с тобой.
Велярская молчала.
— Нина! Ты слышишь?
Велярская обернулась.
— Что тебе надо?
— Я говорю, Стрепетов хочет с тобой объясниться.
Она опять уткнулась в подушки.
— Что с тобой, Нина? Нельзя слова сказать. Откуда вдруг такая нервозность?
Велярская заплакала.
— Ну, уж это совсем глупо. Тебе, милая, лечиться надо. Ты положительно больна.
Она обернулась, утирая слезы.
— Ну что тебе надо? Оставь меня, ради бога, в покое. Не приставай ты ко мне.
— Мне надо очень немного: чтобы ты помирилась со Стрепетовым. Это такой пустяк, о котором и говорить не стоит.
— Боже мой, как мне все это надоело.
Велярский выждал минуту.
— Ну что? Позвать его?
Велярская не отвечала.
— Позвать?
— Делай как хочешь. Мне все равно.
Велярский кликнул Стрепетова.
Стрепетов вошел, стал на колени, скрестил руки и опустил голову. Велярский рассмеялся.
— Ну посмотри, Нина. Разве можно такого не простить?
Велярская отвернулась.
— Встаньте, Стрепетов. Не валяйте дурака.
