Илья Рудин
Содружество
Глава четвертая
Записи прекратились. Но спайка росла. Под энергичным руководством Молодецкого была открыта на кухне переплетная мастерская. На первых ста книгах, взятых из студенческой библиотеки, они научились вплетать книжную массу в картонки. Ощутив первый успех — с большим подъемом отдались новому делу. Они работали по два или три часа ежедневно, строго регламентируя равное участие каждого в работе. Работа «на производстве», как они называли теперь свою кухню, по-настоящему объединила их и внесла особый, ранее непредвиденный смысл в объединение. Теперь не нужно было высасывать из пальца некий базис. Морализаторский и скучный.
Клейка, сушка, резка — словом, все работы, связанные с переплетом, давали им ощущение физического участия в воплощении идеи солидарности.
Шумней других, конечно, ликовал Молодецкий. На его щеках играли здоровенные кровяки, и весь он вытрубливался в восклицаниях. В них сказались зычные свойства его дыхательного аппарата, гордость затейщика и учителя. Он вспомнил свое старое ремесло, и то, с какой легкостью вспомнили об этом руки, причиняло ему радость. Он шумно учил приятелей, бил их шутя по рукам, мазал клеем. Они слушались его и также радовались успеху.
Скорик ко всему был доволен тем, что часы работы в мастерской он мог безбоязненно пользовать для своих вокальных концертов.
Дорош на работе был неуклюж и снисходительно посмеивался над собой. «Токарь заделался переплетчиком», — пища для добродушной иронии.
И только один Бортов не был прямодушен. Он выработал осторожный и гибкий шаг. Присматривался, припаивался к приятелям, набираясь духом компанейства. К себе же подпускал только до известного предела. Он безукоризненно усвоил нормы и обычаи работы, развлекая иногда Скорика и особенно Молодецкого своим ораторским потоком. Но от брошенного боком взгляда Дороша замерзал на полуслове и прикусывал язык.
И только один Бокитько не помирился с Бортовым.
На лето работа в мастерской приостановилась в виду закрытия библиотеки. Компания для пополнения кассы обратилась к погрузке вагонов.
На этом мы и прервали наш рассказ.
В десяти шагах от вокзала приятели усадили Бокитько в трамвай. Он отказался идти пешком, так как бочонок помял ему ноги. Сперва они решили отправить его в сопровождении Молодецкого, потом зашли всей компанией и, так как в вагоне не было места для сидения, заняли проход.
Бокитько громко жаловался на то, что ему трудно стоять, что он упадет. Молодецкий держал его на руках, сопя и упираясь ногами. Своими жалобными причитаньями Бокитько согнал со скамьи даму, которая предложила ему свое место. Бортов успел перекинуться с дамой взглядами и улыбнулся. Бокитько истолковал этот взгляд по-своему и грубо плюнул. Дама побагровела и почему-то сказала:
— Благодарю вас, вы очень любезны.
— А что вы думали, — крикнул ей Бокитько. — Я рассыплюсь перед вами в благодарностях, любуясь необыкновенным благородством? Я инвалид, а вы просто толстуха. Вам полезно постоять. Похудеете на пуд.
Дама с перекошенным лицом выскочила на площадку. Бортов бросил ненавистный взгляд на Бокитько, Скорик чувствовал себя досадно, а Молодецкий весело посмеивался.
На следующей остановке через переднюю площадку вагона зашла женщина с ребенком и остановилась против Бокитько, откровенным взглядом давая ему понять, что ожидает от него, как единственного мужчины среди сидевших женщин, акта приличия. Но Бокитько не тронулся с места. Дерзко глядя ей в глаза, он сказал:
— Какой у вас хорошенький мальчик. Ах, виноват, — не мальчик, а девочка. Ваше дитя я принял за мальчика, но вижу…
— Я вас приняла сперва также за… за… — сказала рассерженная мать, — но вижу…
— Вы меня приняли, — засмеялся Бокитько, — также за мальчика, но теперь видите, что я девочка… Ха-ха, — и, довольный, он продолжал: — На трамвае ездят не для того, чтобы щеголять вежливостью. Посадите карапузика ко мне на колени. Это я, пожалуй, еще стерплю…
— Не смейте так называть мое дитя, — возмутилась женщина и отстранила ребенка.
— Гражданка, я вас очень прошу занять место, — вмешался вдруг Бортов, защищая только что освобожденное позади него место. — Садитесь, пожалуйста. — Он освободил ей дорогу в проходе и с преувеличенным поклоном посторонился, приглашая сесть.
— Шут! — процедил сквозь зубы Бокитько.
Женщина поблагодарила Бортова, вздохнула шепотом:
— Как мы некультурны еще, как некультурны!
— Кто это мы? — крикнул Бокитько. — Ваша культура у меня в подметках, в ногах. Да, в ногах, в ногах, — повторил он несколько раз, страстно жестикулируя.
Пассажиры уже давно обратили внимание на поведение Бокитько и неодобрительно покачивали головами. Чтобы остановить разошедшегося приятеля, Молодецкий энергично взял его за руку.
— Тпру, хватит, инцидент исчерпан.
Бокитько долго не мог успокоиться. На остановке друзья сошли, волоча его под руки. Едва отошел трамвай, Бортов, через силу удерживавший себя в вагоне, напал на Бокитько.
— Этот поступок, — раскипелся он, — превосходит всякие границы хамства. За него нужно содрать семь шкур и восьмую последнюю. Хулиганы проникли не только в рабочие клубы, где они бьют стекла и мочатся в урны, но позорно скрываются под званием студента.
— Это ты насчет чего намекаешь? Не насчет ли трамвайного рыцарства? Положил я пять пудов мертвого лесу на тебя с твоим рыцарством, — рассердился Бокитько. — Страсти какие подхалимские! Ни за что я не уступлю места никакой даме.
— Но ведь уступила же тебе дама место, увидев, что ноги у тебя больны?
— Дура, потому и уступила. Впрочем, я бы ее все равно согнал.
— Тьфу, — плюнул с отвращением Бортов.
— Что касается этой матроны с ее христосиком, — продолжал невозмутимо Бокитько, — то я не мог ей уступить места потому, что не шаркун я паркетный и никогда не признаю за женщиной, да еще эмансипированной, права на такую уступку.
— Балда, — пошутил Молодецкий. — Эмансипированная женщина пахнет потом. Она уже успела устать, запряженная в одну тачку с мужчиной. Поэтому и место в трамвае нужно ей уступать. Пусть посидит и отдохнет.
— Что же, это верно, я не спорю, — сказал Бокитько. — Если от женщины пахнет не духами, а потом, и не тем, который из под мышек у них всегда исходит, а тем, другим, от изнурения и работы — я всегда уступлю ей место. И платочком еще обмахну его.
— Пролетарская солидарность, — съязвил Бортов.
— Лучше скажи, — вмешался Скорик, желая переменить разговор, — скажи, шалопай, откуда тебе известно, что делается под мышками у женского пола?
— Экскурсия была туда специально, да кто же этого не знает?
— Тьфу, — опять сплюнул Бортов, — ну и разговорчики!
