Вернув шлемофон пулеметчику бронемашины, Лацис снова вернулся к парламентерам. Немец старательно демонстрировал свою невозмутимость, хотя его глаза бегали по лицу русского майора, пытаясь угадать его настроение.
— Ну, вот что, майор, — сказал Лацис и кивнул в сторону обочины дороги, на которой они стояли. — Давайте отойдем в сторону. Я вас не звал ни в свою страну, ни на эти переговоры. Поэтому учтите на будущее, что переговоров в этой стране для вас будет минимум, а в большинстве случаев вас будут просто убивать. Всегда, везде и при каждом удобном случае. То, что вы стоите под дулами советских автоматов и все еще живы, можете считать не очень удобным для нас случаем. Давайте попробуем договориться. Вы гарантируете, что обеспечите полное прекращение огня хотя бы на трое суток?
— Почему такой срок? — удивился майор.
— Потому что за это время я должен подготовить и отремонтировать технику для дальнего перехода. А у меня раненые. Итак, трое суток тишины — это первое мое требование. Второе, вы снимаете блокаду города с трех направлений и оставляете себе только это направление по шоссе на Смоленск. Для вас это гарантия, что мы не ищем снаряды, вам предоставляется возможность начать их искать.
— Но за трое суток вы не только снаряды найдете, вы тут золото древних скифов откопаете.
— Нет, отойдем назад со своих позиций мы завтра утром. А трое суток мне нужно для подготовки перехода со своей группой к линии фронта. Учтите, никаких засад и танковых групп на пути моего отхода. Я только что приказал отправить разведку по всем трем направлениям. Если до утра хоть один танк заметим, договоренность псу под хвост.
— Простите, — немец посмотрел на русского командира, — я, видимо, не понял последней фразы.
— Я говорю, что в этом случае все договоренности аннулируются.
— А, ну я так и понял.
— Прекрасно. А теперь я вас больше не задерживаю.
Лацис повернулся и, потирая раненую руку, двинулся к машинам. Когда «Мерседес» уехал, майор снова вышел на связь:
— Поздняков, ты все учел?
— Так точно.
— Смотри не ошибись, Сережа. Мы с тобой затеяли такую сложную комбинацию, что я сам уже ни во что не верю. Как только закончите, Афанасьева мне на связь. Все, вперед!
Обер-лейтенант Клаус Валленберг прошел по битому кирпичу и свернул за угол. Майор Отто Фишман ему явно не доверял, или это была его профессиональная осторожность. Вообще-то, он посвящал в последнее время случайно прибившегося к ним обер-лейтенанта в свои планы, но сейчас, перед началом решающей стадии операции по захвату русских секретных реактивных снарядов, он отправил молодого офицера проверить посты. Тот солдат, с которым Валленберг бежал от русских, во всех красках расписал, как обер-лейтенант расправился с советским конвоиром. Крови было много.
— Это все приходит с опытом, мой друг, — покровительственно похлопал майор Валленберга по плечу. — С ножом так не управляются, не надо столько ударов. Удар должен быть один, точный. Ничего, выберемся живыми из этого дела, я вас возьму в свое подразделение и научу этим хитростям.
Афанасьев горячо благодарил майора, а сам вспоминал пакетики с куриной кровью под шинелью у старшины Лукьяненко. Крови было и правда многовато. Перестарался Петр Никифорович. Большой необходимости проверять, как несут службу десантники, не было. Афанасьев снял сапоги, сунул в карманы носки, чтобы не запачкать и не выдать себя, и босиком пошел по холодным камням к пролому в стене. Добраться удалось тихо.
Усевшись на корточки, разведчик прижался головой к стене и стал слушать. Ясно, что у майора появилась информация о месте нахождения снарядов, но он не торопился поделиться ей со своими солдатами. Инструктаж затянулся, у Афанасьева замерзли ноги до такой степени, что он уже не чувствовал пальцев. Стараясь не думать о затекших ногах, он старательно запоминал все, что говорил немец. Наконец-то!
Черт, Фишман приказал одному солдату позвать часовых, потому что они через минуту отправляются. Как же быть, как дать знать своим? Операция может начаться вот-вот, а здесь никого не будет. Вытащив из кармана финку, разведчик взялся поудобнее за рукоятку и прижал лезвие к предплечью, чтобы его не было видно. Рядом, совсем близко, раздался хруст камня под ногами. Молодой крепыш баварец, еще сохранивший на лице альпийский горный загар, вышел из-за угла, придерживая автомат за ремень. Он увидел Валленберга, остановился, его глаза расширились от удивления. Обер-лейтенант почему-то стоял босиком на камнях и улыбался. Это зрелище было до такой степени нелепым, что десантник даже не поверил своим глазам.
— Мои сапоги вон там! — показал Валленберг солдату, тыча пальцем за его спину.
Солдат машинально повернул голову в ту сторону, куда показывал офицер, и этой секунды Афанасьеву хватило, чтобы броситься на немца, зажать его рот рукой, толчком колена в поясницу и рывком за голову на себя, опрокинуть солдата на землю, приставив нож к его спине. Лезвие под тяжестью тела вошло, проткнув легкое и сердце. И снова некогда думать о сапогах. Выдернув нож, разведчик вытер лезвие о куртку убитого и поспешил босиком на край развалин, где лежал один из наблюдателей.
— Как обстановка? — спросил обер-лейтенант, укладываясь рядом с солдатом на битый кирпич. — Меня майор послал проверить.
— Пока все спокойно, господин обер-лейтенант, — ответил солдат, опуская бинокль. — Здесь тихо. Мне показалось, что там, в начале улицы, я видел машину, но потом больше никого. Звука мотора тоже не было.
— Ветер, — многозначительно заметил Афанасьев, глядя на дом на другой стороне улицы напротив развалин.
Там, на левом балконе второго этажа, висела белая тряпка, а на крайнем правом — красная. Это был сигнал для него, сигнал, что Поздняков начинает операцию по захвату группы. Собственно, задачей Афанасьева было не мешать. Это особо оговаривалось. Но сейчас, когда немецкие диверсанты готовились одними им знакомыми подвалами пробираться на окраину города, просто не мешать было мало.
— Смотрите, русский! — тихо сказал десантник и потянулся к автомату, лежавшему рядом.
Действительно, впереди за углом дома мелькнула фигура советского автоматчика в зеленом ватнике. Кто-то из подчиненных Позднякова повел себя очень неосторожно. Афанасьев вытянул из кармана финку и равнодушным голосом осведомился:
— Где русский? Это тебе показалось, солдат. Это старуха с корзиной.
— Какая старуха! — изумился немец, но договорить Афанасьев ему не дал.
Навалившись на часового всем телом, разведчик зажал ему рот. Лезвие вошло немцу между шеей и ключицей. Тот дернулся несколько раз, серые пыльные кирпичи окрасились кровью, немец затих.
— Какая, какая, — тихо проворчал Афанасьев, наблюдая, как автоматчики перебежками приближаются к развалинам. — Старенькая… А вот как мне самому до старости с вами здесь дожить, это еще придумать надо. Чтобы свои не шлепнули.
Бой был короткий и, наверное, даже не был слышен на окраине города, там, где начинается Смоленское шоссе. Немецкую группу окружили с трех сторон. Чтобы не дать диверсантам возможности занять круговую оборону и отстреливаться до последнего патрона, а тем более не дать им уйти старыми подвалами, разведчики Позднякова ограничились тем, что застрелили второго часового, когда он заметил подкрадывающихся русских, а потом дали несколько очередей по переполошившимся фашистам в большом машинном зале котельной.
