Особого дискомфорта я не испытывал. Иногда слегка подташнивало, иногда несильно голова кружилась, и постоянно катались в области виска бильярдные шары. Катались и бились друг о друга с треском. Я легко научился не обращать на это внимания. Больше беспокойства мне доставляли ребра. Да и то не целый день, а только на утренних занятиях, как я их называл, по ОФП. То есть по общефизической подготовке. Глубоко дышать и резко двигаться из-за боли в ребрах было сложно. И я даже пошел на то, чтобы сократить время каждой утренней пробежки вдвое, и боксерский мешок избивал с меньшей интенсивностью, при этом вообще не нанося акцентированных ударов. Просто оттачивал траекторию движений всего тела, от пальцев ноги до бьющей поверхности кулака. Тоже, естественно, с болью, но без резких движений это было терпимо. Ну, и обезболивающие таблетки принимал. Это, кстати, единственный вид таблеток, которые меня можно заставить принимать. Кроме того, я хорошо знал, что боль со временем становится привычной и на нее внимания не обращаешь. А потом, когда ее не будет, состояние будет казаться даже странным. Как это так — без боли жить?
— Я вас понимаю, хотя думаю, что телевизионный мир заметно разнится с миром реальным. Особенно новостной и киношный телевизионные миры. Но давайте вернемся к событиям, о которых вы рассказывали. Вы кому-то сообщили, что стали свидетелем убийства?
— Нет. Я испугалась и спряталась. Просто кресло-коляску развернула спиной ко двору. Если бы тот полицейский в окно посмотрел, он увидел бы только мой затылок и не подумал, что я стала свидетелем. А сегодня утром я увидела, как он мой балкон и меня в бинокль рассматривает. За шторой встал и выглядывает. У меня ноги не ходят, но зрение хорошее. Я его хорошо видела. Теперь боюсь, он меня убьет, как жену, топором… Он ее топором зарубил…
— Время не запомнили, когда он из окна в бинокль смотрел?
— Я специально на часы посмотрела. Было десять двадцать семь.
— Полностью уверены, что это был именно он? Он же за шторкой прятался…
— Потом он вышел. Уже без бинокля. И в мою сторону уже не смотрел. Я узнала его…
— Хорошо. А от меня вы что хотите?
Мой вопрос был естественным. Она, похоже, не понимала, что я не имею возможности у нее поселиться.
— Защиты… Я надеюсь, что вы сможете меня защитить. Или того полицейского арестовать…
— Говорите свой адрес, я приеду к вам, поговорим и решим, что можно предпринять. Вы не пугайтесь, у нас законом предусмотрены меры по защите свидетелей. Вас всегда можно будет спрятать до суда, пока убийцу не отправят «по этапу». Говорите адрес…
Она назвала адрес, я запомнил. Это было почти в центре города, в старом районе, построенном еще до революции. Когда-то это и был настоящий центр. Добраться туда даже без машины было несложно.
— Так вы приедете? Мне ждать?
— Буду у вас минут через сорок. Раньше, думаю, никак не успею.
— Только мне нечем оплатить вашу работу. Вы это понимаете?
— Если бы счастье было в деньгах, я всю жизнь был бы несчастным человеком. И потому я привык… Не люблю и не хочу быть несчастным…
* * *
В данном случае я уже пожалел, что не пожелал «болеть» и восстанавливаться, лежа на диване. Вообще-то я люблю лежать на диване так, словно собираюсь завтра продать его. Так лучше отдыхается. Наверно, при хорошем отдыхе и восстановление пойдет быстрее. И при наличии больничного листа никто не спросил бы меня, чем я занимаюсь. Тогда бы я мог без проблем приступить к разборкам по этому делу и сумел бы, возможно, принять меры по защите женщины-инвалида. И никто не укорил бы меня за бесплатную работу. Я хорошо помню, что меня предупреждали еще при устройстве в систему частного сыска, что любые расследования, стороной идущие мимо бухгалтерии агентства, не приветствуются, хотя порой случаются по личным или дружескими обстоятельствам. И сейчас, хмурясь так, как никогда обычно не хмурюсь, я пошел к секретарше генерального директора.
— Шеф меня не спрашивал?
— Нет. Он сейчас, кажется, свободен. Можете зайти.
— Нет. Я сейчас поеду на иглоукалывание, надо сломанные ребра восстанавливать. А то дышать трудно. Если спросит, скажи ему, где я.
— Хорошо, Тимофей Сергеевич.
— Если спрашивать не будет, можешь не говорить.
— Что так?
— Боюсь, мне каждый день придется на сеансы ездить. Чем позже Петр Васильевич об этом узнает, тем лучше. Больных сотрудников нигде не любят.
— Да, выглядите вы усталым. Давление измерить? У меня тонометр есть.
— Мне в госпитале измеряли.
— И что?
— Сто шестьдесят на сто было.
— И что сказали?
— В госпиталь уложить пытались.
— А вы?
— А я, как всегда, не сдался.
— А что посоветовали? Лекарства какие-то…
— Предложили срочно отказаться от коньяка.
— А вы?
— Я пообещал перейти на водку. Короче говоря, Петр Васильевич будет спрашивать, скажи, как просил…
Она согласно кивнула. А я сначала вернулся к себе в кабинет, включил принесенный с собой ноутбук, подключился к местной сети Wi-Fi, чтобы не тратить деньги с USB-модема, и, прежде чем позвонить капитану Сане, вошел в сеть городского управления внутренних дел с ее паролем и в разделе «Расследования» быстро нашел нужные материалы.
Суть дела сводилась к тому, что у себя дома была зарублена топором беременная жена старшего лейтенанта полиции Виктора Юровских. Сам старший лейтенант в момент убийства, по его утверждению, находился у своей матери, где временно проживает, чтобы ухаживать за больной бабушкой. Там же проживает дочь старшего лейтенанта от первого брака. И девочка, и мать подтвердили, что Виктор Юровских в тот день никуда от матери не выходил. Это посчитали твердым алиби, и подозрение на старшего лейтенанта не пало.
В квартире, по утверждению Юровских, ничего не пропало. И не было никакой зацепки, чтобы найти след преступника. Вел следствие капитан Колбасников, с которым я только здоровался, но не был даже в приятельских отношениях. Капитан Колбасников сидел через два кабинета от капитана Сани на том же этаже, обладал большим носом и страдал от хронического гайморита, как он красиво называл свой непроходящий насморк, постоянно заставляющий его хрюкать, как стадо диких кабанов.
Мне он не нравился чисто внешне. Я всегда не любил человекообразных кабанов и потому никогда не делал попыток с ними подружиться.
Бывает так, ничего плохого человек тебе не сделал, но чисто внешне он тебе несимпатичен, и ты интуитивно его сторонишься.
Кроме того, Колбасников страдал жуткой потливостью ног, вследствие чего долговременное нахождение с ним в одном помещении оказывалось затруднительным. При этом Колбасников, видимо, своими толстыми пальцами справлялся с компьютерным набором лучше, чем капитан Саня своими тонкими и музыкальными пальцами, и потому все материалы дела были в цифровом варианте представлены на сайте. Но материалов было настолько мало, что выудить из них что-то интересное просто не представлялось возможным.
