– Ну как он? – спросил князь у маленького тщедушного лекаря Падожка.
Петру тот был хорошо знаком, поскольку не раз и не два захаживал в их терем проконсультироваться с Изабеллой. Уже одно это – не чурался поднабраться уму-разуму у женщины, тем самым признавая ее превосходство – говорило само за себя. Да и испанка отзывалась о нем весьма положительно. Дескать, изрядно сведущ, и не каждый лекарь, проучившийся в Салерно, знает столько о лекарственных травах.
Падожок аккуратно вытер с губ юноши пену, поднялся на ноги и развел руками. Мол, он тут бессилен.
– От силы до ночи дотянет, а уж до утра точно не доживет, – шепотом сообщил он.
Сидевший возле изголовья раненого подросток при этих словах, жалостливо скривив рот, горестно всхлипнул. Сангре нахмурился, припоминая, затем дошло – княжич Константин, отправленный Михаилом Ярославичем в Орду по весне. Сейчас малец мало чем напоминал того вечно веселого мальчишку, мелькавшего в княжеских хоромах. И лицо было чуть ли не коричневое от степного загара, и глаза изменились. Детства, плескавшегося в них там, в Твери, и в помине не осталось – его место заняли печаль и застоялый страх.
– Понятно, – посуровев лицом, кивнул Михаил Ярославич и бросил через плечо Петру. – Ладно, гусляр, ступай себе. Опосля позову, расспрошу, как и что. Али срочные вести от Дмитрия привез?
– Нет, срочного ничего, – тихо произнес Сангре и вышел обратно. Следом за ним из палатки вынырнул и Кирилла Силыч.
– Вот такая у нас ныне жисть.
– Судя по твоему рассказу и тому, что я увидел, это не жисть – скорее, вид на жительство, – отозвался тот. – Да и то временный. До ханского распоряжения. Мда-а, получается, все не так плохо, как я думал, а… намного хуже.
– Жалеешь, что прикатил? – нахмурившись, осведомился боярин.
– Жалею, что задержался! – отрезал Петр.
Брови Кириллы Силыча мгновенно приняли прежнее положение и он совсем другим тоном произнес:
– Это да, запоздал ты. Но и то взять – даже ежели бы поране приехал, чем бы подсобил?
– Почти опоздал, – поправил его Сангре. – Пока мы еще живы, а значит, можно успеть что-то предпринять.
– Живы, верно, – согласился боярин. – Токмо надолго ли? Боюсь, ежели так и далее пойдет, мы ненамного мальца переживем, – и он со вздохом посетовал: – Эх, жаль, твоего провидца-побратима с нами нет.
– Я за него, – буркнул Сангре. – Предвидеть не могу, зато имею хорошую интуицию.
– А это чего?
– Ну-у, когда чуешь, что туда, к примеру, лезть нельзя, а уж потом, когда полез, воочию убеждаешься, что зря.
– А-а-а. И что ты сейчас чуешь?
– Полную хрень, – проворчал Петр. – Кстати, о Маштаке. Пойдем-ка, поведаешь, каков этот Романец из себя.
– Для чего тебе? – нахмурился Кирилла Силыч.
– Ну как же, серьезный, судя по всему, мужчина. Не хотелось бы такому под горячую руку попасться.
– Вот это верно, – согласился боярин. – Будя с нас одной смерти. А рожа у мытника навроде твоего страхолюдины, коя с тобой прикатила. Словом, зверюга зверюгой, прости господи.
– Ну это ты зря, – оскорбился за Локиса Петр. – У моего оруженосца душа зато нежная как цветок. И вообще, его ведьма в детстве заколдовала. У них в Литве знаешь какие ведьмы? Ужас!
Он еще хотел добавить, что продолжает надеяться на возвращение красоты к литвину, но тут его внимание привлекли пятеро всадников. Они неспешно ехали со стороны шумного базара как раз в сторону московского становища. И минимум трое из них были явной славянской наружности, да и четвертого, пускай и с натяжкой можно было приписать к выходцу из Руси. Зато пятый изрядно подгулял.
– А вон, пожалуйста, ничем не лучше моего Локиса, – заметил Сангре, кивая в сторону едущих. – С такой рожей и впрямь только народ пугать.
– Так это и есть беглый княжий мытник. Я ж сказываю – зверь зверем, – хмуро откликнулся боярин.
Краткая характеристика Романца, несмотря на злость Кириллы Силыча, оказалась на редкость объективной. Здоровенный бугай, ехавший чуть впереди остальных, и впрямь выглядел звероподобно. Во-первых, зарос дальше некуда, а во-вторых, строение лица: покатый низкий лоб и агрессивно выдвинутая вперед могучая нижняя челюсть. Небольшие глазки были глубоко утоплены в глазницы и в замаскированы кустистыми бровями. Ехал он медленно, шагом. Держа в одной руке поводья, а другой надменно упершись в бок, он насмешливо указал плетью своим спутникам в сторону тверских шатров и громоподобно расхохотался. Однако этого ему показалось мало, и он презрительно сплюнул в их сторону.
– Не иначе как успел прослышать о словах хана, вот и упивается своей безнаказанностью, – угрюмо прокомментировал Кирилла Силыч.
– А почему безнаказанностью? – осведомился Сангре. – Смотри сколько народу. Да и ты сам вроде мужик в теле.
– Я бы с превеликой радостью, но нельзя.
– Боярский чин боишься унизить, или князь запретил?
– Убийцу покарать – унижения нет, – покачал головой Кирилла Силыч. – Но тогда получится, что боярин чужого слугу изобидел. За такое сам Юрий Данилыч с жалобой к Узбеку заявится, а хан рад стараться, снова суд учинит. Выходит, токмо хужее сделаю. А наши слуги супротив Романца… – он сокрушенно вздохнул и махнул рукой, давая понять, что надежды на них мало.
– А вон тот малец кто такой? Смотри, аж из рук вырывается, – кивнул Петр на толпившихся слуг, с превеликим трудом сдерживавших какого-то мальчишку.
– Родный брат Маштака. Чернышом кличут, – пояснил боярин. – За обиду, стало быть, отмстить желает. Токмо куда ему – лядащий совсем. – И он повелительно крикнул остальным. – Да уберите вы его вовсе, а не то ненароком и впрямь вырвется.
– Ты бы лучше сам его унял, – посоветовал Сангре. – Тебя он послушается.
– Дело, – согласился Кирилла Силыч. – А ты покамест в мой шатер ступай, неча ентой образиной любоваться. – И он неспешно направился к слугам.
– Ага, – послушно откликнулся Петр. – Сейчас и пойду.
Глава 22
Поединок
Сангре не обманывал. Он и впрямь поначалу собирался уйти – ввязываться в сомнительные дела в первый день прибытия было бы в высшей степени неосторожно. А уж когда перед тобой стоят задачи куда важнее, тогда оно и вовсе верх глупости. В конце концов, кто такой Романец? Так, обычная сволочь на службе у мерзавца. Потому и переметнулся к московскому князю: рыбак рыбака видит издалека.
Но у Петра вновь заработала «чуйка», настойчиво подсказывавшая не оставлять доброе дело на потом. Да, да, именно доброе, без оговорок и кавычек. Любое истребление зла – дело доброе. А что сейчас в его сторону направлялось именно зло, притом в своем чистом первозданном виде, он был уверен. Особенно после того, как припомнил рассказ Михаила Ярославича о том, кто именно вырезал у боярина Александра Марковича сердце, бросив его к ногам князя Юрия.
