– Неужто благородный идальго хочет сказать, будто считает себя простым селянином? – жалобно осведомился еврей.
– Почти, – улыбнулся Петр. – И ты себе даже представить не можешь, сколько у меня впереди работы на Руси, пахать – не перепахать. – Но, дойдя до полога юрты, он обернулся, посмотрел на озадаченного Шмуля, задумчиво чешущего в затылке, и махнул рукой. – Да ладно тебе, не парься. Мушкетер я. Обычный княжий мушкетер. Только очень… разносторонний.
Глава 27
Время разбрасывать камни…
Князь Юрий Данилович метался по своему шатру, напоминая тигра или льва, причем подраненного. Собственно, он и был таковым. И ран насчитывалось уже несколько, притом одна болезненнее другой.
А ведь как хорошо все начиналось для него в Орде. Да, довелось потрудиться, побегать, кое-кому и посулить изрядно – плевать, что несбыточное, ведь для пользы дела, потом отмолит, не впервой. Иным и ханской немилостью пригрозить пришлось – тоже врал, но ничего, и в этом покается когда-нибудь на исповеди, отпустит грех поп, никуда не денется. Словом, изрядно посуетился, помотался, зато вроде всех улестил, соблазнил, запугал.
И с ближними самого хана тоже уговориться вышло. Келейно, конечно, если только можно так говорить о беседах с басурманами-иноверцами. И они его сладкие посулы проглотили, ничего не заподозрили.
В одном лишь к нему не прислушались, княжескому щенку Константину голову не снесли, как он подсказывал. Но и это в конечном счете на пользу пошло – иначе старый медведь из своей норы не вылез бы, а так заявился.
Юрия даже назначенный Узбеком суд не испугал. Ничего страшного. Лишние дни, ну да и оно на пользу – можно подольше предвкушать, ибо приговор все равно давно определен.
А уж когда Романец сопляка-слугу тверского зашиб, у Юрия совсем сладко стало на сердце. Пусть ведает Ярославич, чей ныне верх и глядя на умирающего представляет, что его самого вскорости ждет.
Словом, дела шли так хорошо, будто он плыл по течению реки. И вода теплая, и берег в случае чего под боком. Но прошло совсем немного времени и в одночасье все резко изменилось. Вначале смерть Романца.
Бывшего мытника он особенно не жалел, самого подчас оторопь от его вида брала, зверь зверем, но то был его зверь, ему преданный, пусть и до поры до времени. Обидно терять. И намного обиднее ядовитые слова гусляра этого проклятого слушать. Да если б наедине, а то ведь при всех глумился, скоморох поганый. И занес же его сюда черт.
А дальше течение реки стало еще быстрее. Пришел к хану челом бить по поводу гусляра, ан не вышло. Этот, как его, Занги-Ата не вовремя встрял. Бейты скоморох, видишь ли, какие-то знает, пропади они пропадом вместе с их знатоком. И вместо того, чтоб за глумление над родичем покарать, ведь шурин он его, пусть и бывший, Узбек поганому гусляру даже пайцзу велел на шею повесить.
Пара дней всего прошла, едва дух перевел, и на тебе, новая напасть – прибыл гонец от Кавгадыя, зазывая его к себе на трапезу. Нет, само по себе оно неплохо – лишний раз обсудить как да что, ведь завтра суд. Но надо ж такому совпадению случиться. Юрий только-только, подчиняясь радушному хозяину, отведал столь сильно расхваливаемую им кровяную колбасу, изрядно наперченную, но и впрямь вкусную. И тут в шатер в полном облачении – в нарядном саккосе, епитрахили, омофоре, в наручах
– вошел тверской священник отец Александр. Да не один, с двумя служками в рясах. Вот уж кого не ожидал он увидеть у темника.
А у самого Юрия как на грех в руках эта проклятущая колбаса, притом изрядно надкусанная. Ему бы отбросить ее куда-нибудь в сторону, да не подумалось поначалу – очень неожиданно все получилось. Священник же рад стараться: одно за другим обличения полились. Да каким грозным тоном – прямо тебе пророк из Ветхого Завета. Послушать его, так хуже Юрия на всем белом свете христианина нету.
Московский князь закрыл глаза и в памяти мгновенно всплыло гневное лицо отца Александра, устремившего обличительный перст в сторону треклятой колбасы и громогласно возвещающего:
– Еще в Ветхом завете указано, «зане душа всякой плоти кровь его есмь». И бог-отец в законах, кои дал Моисею, повелел иудеям потреблять кровь для алтаря, дабы очищать их души, «кровь бо его вместо души умолит». Сие значит, что негоже вкушать кровь любой твари, сколь бы искусно ее ни приготовили. И правила святых апостол тако же оный запрет подтверждают и гласят: ежели епископ, пресвитер, диакон или кто иной из священного чина, станет есть мясо в крови души его, али звероядину, али мертвячину, да будет извержен. А ежели сие соделает мирянин, да будет отлучен! – и он громогласно выдал: – Посему отныне отлучаю тя, недостойный, от церковного общения.
– Ты в своем уме? – вытаращил на него глаза Юрий, но получилось только хуже, ибо священник в это время, воспользовавшись паузой, набрал в рот побольше воздуха и буквально взревел:
– Отлучаю!
Ринулся объясниться, а отец Александр столь же громогласно ему в ответ:
– Творяй грех от диавола есть, яко исперва диавол согрешает
.
И когда князь вышел наружу, даже его ближние слуги из самых верных взирали на него с опаской и глаза отводили, словно он в одночасье таким уродом стал, что глянуть противно. Один лишь Кавгадый подле увивался да со своими глупыми утешениями лез. Дескать, не горюй, Юрко, священник – не Аллах, подумаешь, отлучил. Вернешься в Москву – покаешься, помолишься, дар какой-нибудь в церковь принесешь, немного серебра кому надо дашь, и все забудут.
Вот дурак! Ему не в Москве – здесь надо чистым быть. И не перед богом – перед другими князьями. Как они теперь после случившегося на него смотреть станут? Да и новгородцы тоже. Они, конечно, торгаши, всегда и повсюду первым делом про свою выгоду думают, но и о боге не забывают. Один клич чего стоит, когда в бой идут: «За святую Софию!»
А что слух об отлучении до всех них мгновенно донесется, можно не сомневаться. Полог-то у юрты чуть ли не нараспашку был, пока этот попик про отлучение завывал. А хоть бы и закрыт, толку?! Такую голосину и глухой за десять саженей услышит.
И все темник проклятущий – его вина. Тоже, нашел время к умирающему православному рабу попа позвать, чтоб тот отходную прочитал. А главное, кого призвал?! Тверича! Да за одно это его убить мало! Ух, как руки чесались ненавистное плоское рыло в кровь разбить, да ногами, ногами, куда ни попадя. Но нельзя! Нужен ему Кавгадый, ох как нужен. Без него как без рук на суде. И хотя много серебра он с него вытянул, однако дело свое делал.
Свой духовник, отец Арсений, тоже зудеть начал, вроде как обнадеживая. Мол, не мог тверич его от церкви отлучить, не его епархия. Да и вообще не вправе священник таковским заниматься. Чай не смерд, но князь пред ним. А его токмо епископ отлучить может. Да чтоб непременно свой, а коли его в Москве вовсе не имеется, ибо и град и все княжество ко Владимирской епархии относится, а это вотчина митрополита, стало быть, святитель Петр и никто иной. Словом, неправ, отец Александр, как есть неправ. И ежели на него пожаловаться митрополиту – достанется не в меру ретивому на орехи, и крепко достанется, ибо за таковское можно не токмо сана лишиться, но и в монастырское узилище на веки вечные угодить.
