— Взрывать. Однозначно, — убежденно заявил инженер. — Мало ли там еще один бракованный снаряд попадется…
«Угу… — подумал я. — И концы в воду… Нет, дорогой, я саперов вызову из города. Опытных в разминировании». Но спросил другое:
— А с метилбензолом вы работали?
— Нет. Толку от него мало в нашем деле. Да и не получить его в таких количествах, сколько армии нужно, из сосновой живицы.
— Тринитротолуол из метилбензола химики уже производят? — спросил я наугад.
— Давно уже, лет двадцать, — подтвердил он мои предположения. — Но только и хватает его разве что на небольшую добавку в аммонал, которым заменили на горнопроходческих работах опасный динамит и малоэффективный черный порох. А больше он никому не нужен, — отмахнулся от меня инженер.
Бляха-муха, тут, оказывается, еще и тол есть. Или тротил, как чаще называли его в нашем мире. Любую взрывчатку у нас меряют в тротиловом эквиваленте, в том числе и пресловутый ядрён-батон.
Прямо как в старом анекдоте, когда грузин спрашивает девушку:
— У тебя грудь есть?
— Есть — отвечает та гордо.
— Почему не носишь?
Надо будет маркграфу отписать, куда они девают толуол, выделяющийся при переработке нефти? Еще он вроде при коксовании угля получается как составная часть коксового газа. Это вам не живицу в лесу детскими ручками собирать. Тут объемы вырисовываются совсем другие.
— Так что мне сказать королю? — спросил я.
На что получил убежденный ответ фанатика своего дела:
— Передайте его величеству, что произошел несчастный случай из-за нестойкости нового взрывчатого вещества. Надо нам и дальше усердно работать над его изоляцией от металлов. Потому как мы можем много и дешево вырабатывать тринитрофенол в промышленных масштабах, что даст нашей армии огромное преимущество перед противостоящими нам союзниками в могуществе артиллерийских снарядов.
— А где вы тринитрофенол вырабатываете? В городе?
— Где же еще? На заводе. Там где раньше синтетический краситель выпускали.
— То есть в одном месте с производством пороха, патронов и других снарядов для артиллерии? — удивился я.
— Нет у нас другого места, — ответил инженер с некоторой злостью.
— Ну вы, блин, даете… — озадаченно почесал я затылок. — А если в одно прекрасное утро вы так весь город на воздух поднимете?
— Пока же не подняли, — пожал он плечами.
— Вот именно — пока… — покачал я головой.
Как тут все запущено… Охудеть!
Однако мне срочно надо в город пред светлые очи его величества. Он точно первым должен узнать, на какой бомбе сидит.
10
Забегая вперед, скажу, что мой доклад о ЧП на полигоне был встречен адъютантом короля с ожидаемой досадой. Однако всего через час я удостоился внеплановой аудиенции и имел серьезную беседу с королем в присутствии Онкена.
Реакция монарха была незамедлительной и очень резкой. В течение суток всю шимозу вывезли из города и держали в вагонах на глухой запасной ветке в лесу, пока ударными темпами не выстроили новый химзавод в пятнадцати километрах от Будвица по северной железной дороге. Город вздохнул свободно. По крайней мере, те, кто был в это посвящен.
А я подал в штаб заявку на новый способ изоляции экразита от черных металлов. По японскому методу — оловянной фольгой и тремя слоями рисовой бумаги. Рисовую бумагу из-за ее дефицита на заводе чем-то заменили, но вроде без ущерба, главным изолятором была станиоль. Снаряды существенно выросли в цене, но стали самыми мощными в этот период войны среди всех воюющих стран. И безопасными для своих. Японский метод стремительно распространили на все патронные заводы империи под названием «изоляция Кобчика».
Адмирал Северного моря на радостях произвел меня в лейтенанты флота, после того как у большой рыбной банки два имперских крейсера с существенно меньшим главным калибром устроили избиение островного броненосца, но… снарядами с экразитом. Не потопили, но горел этот новейший броненосец, приткнутый на мель и спешно покинутый командой, целых двое суток. Палубных надстроек, артиллерии и труб на нем практически не осталось. Это при почти целом броневом поясе. На некоторое время от наших кораблей вражеские флоты стали шарахаться.
Королю Бисеру после такого широкого жеста со стороны военно-морского флота не оставалось ничего другого, как сдуть архивную пыль со звания гвардейского штаб-фельдфебеля, никому давно не присваиваемого, и возвести меня в него, чтобы сравнять перекос. Лейтенант флота равнялся армейскому старшему лейтенанту. Но вот морскую форму король мне носить запретил. Из вредности, как я думаю.
А я что? Я разве для себя старался? Для бронепоезда. Что это за бронепоезд, вооруженный одной шрапнелью? Смех один.
Премия от императора за изоляцию экразита была очень щедрой. Ее хватило даже на то, чтобы выкупить просторную и неплохо оборудованную механическую мастерскую в пригороде.
Ворота нашего нового завода украсила сетчатая перекладина, на которой под лучами солнца сверкали посеребренные деревянные буквы «ГОЧКИЗ».
Совместную фирму мы реорганизовали. Основой холдинга стало паевое товарищество «Гоч и Кобчик» — парковочная контора аккумуляции прибыли, наших патентов и прочих авуаров, связанных с оружейным бизнесом. А для завода мы основали новое акционерное товарищество на вере «Гочкиз», в котором Гоч выступил исполнительным директором, а я возглавил совет акционеров. В эту новую структуру мы и решили привлечь сторонних пайщиков с ограниченной ответственностью. То есть в управлении предприятием они не участвовали, но получали по акциям гарантированный минимальный годовой дивиденд. Контрольный пакет акций этой командиты мы оставляли за собой в личном пользовании. Десять процентов запарковали на паевое товарищество «Гоч и Кобчик», которому завод должен был платить еще и роялти за патенты и ноу-хау. Такая вот схема из двадцать первого века. Надежная защита от корпоративного захвата, потому как само паевое товарищество не вело никакой хозяйственной деятельности вообще и цеплять его было не за что.
Труднее всего оказалось уговорить самого Гоча на такую схему. Его честная душа сопротивлялась любым попыткам как-либо ущемить пайщиков. Даже законным.
Еще десять процентов я зарезервировал для рецкого маркграфа с предложением, от которого он не сможет отказаться, — организовать филиал «Гочкиза» во Втуце. Пока же туда мы передали заказ на деревянные кобуры-приклады из горного ореха. Столяры в Реции знатные.
На пять процентов неожиданно вложился Онкен.
На три процента каждый подписались Вахрумка и Плотто. Им мы по дружбе дали рассрочку под обещание никому об этом не болтать.
Оставшиеся акции пока задепонировали в банке, в ожидании более влиятельных пайщиков, чем перспективные офицеры. Заинтересовались оставшимися акциями банкиры. Но мы оба были категорическими противниками сращивания промышленного капитала с банковским. Гоч интуитивно, а я так знал, что банки в конце концов подгребут под себя любую промышленность, стоит их только на приставной стульчик допустить.
