И для Схюлера этот самый Тилбург оказался местечком, если честно, неподобающим. Городок был простецким, ремесленно-купеческим, люди возводили свои хибары возле «выпаса» – общего пастбища для овец, и жизнь в Тилбурге вертелась вокруг ткачества, ткацкого ремесла и суконной торговли, к наукам не имея никакого отношения. Жил Схюлер в захламленном домишке по соседству с церковью Святого Дионисия и лишь изредка выбирался за пределы своего жилища.
Ван Агтерену он твердил, что все нужное ему для работы содержится «вон там» – и указывал на ворохи и кипы бумаг и книг, занимающих все полки – и «вот тут», и пальцем постукивал себе по лбу. Разумеется, этим дело не ограничивалось: к Схюлеру нескончаемыми вереницами тянулись всевозможные визитеры с документами, картами и диковинными приборами, назначение которых не было ясно не только юному ван Агтерену, но и вообще кому бы то ни было, за исключением горстки самых просвещенных мужей, включая, безусловно, его наставника и господина.
Сам же Схюлер давно овдовел и растил единственную дочь по имени Эйлин.
Складом ума она напоминала отца и помогала ему иной раз сноровистей, чем ван Агтерен, хотя пол вменял ей свои дарования не выпячивать. Разумеется, в присутствии визитеров она была тише воды ниже травы и посиживала в своей комнатке, послушно рукодельничая. Отношения между Эйлин и учеником складывались романтические, меж собой они осмеливались поговаривать и о женитьбе. Схюлер к дочери относился властно, но и ван Агтерен пришелся ему по нраву, так что юным влюбленным казалось, что их союз устроит всех уже потому, что Эйлин не будет оторвана от отца (покидать своего наставника ван Агтерен не собирался).
Но однажды зимой в поздний час (тогда уже наступил тысяча пятьсот восемьдесят девятый год) в дверь дома постучали. Ван Агтерен открыл дверь – на пороге стоял знакомый мастеровой с наплечной сумкой. Он спросил, дома ли господин, и добавил, что хочет показать ему любопытную находку.
Час был поздний, но ван Агтерен гостя впустил и провел к ученому, который препарировал трупик обезьяны. Животное он купил у матроса, питомицей которого обезьянка была до своего издыхания. Пряча в карман монету Схюлера, старый матрос даже всплакнул.
Мастеровой пояснил, что работает сейчас в артели строителей. Там на холме, неподалеку от Нагорной церкви, нежданно-негаданно обрушился дом, и теперь они на его месте возводят новый, крупнее и крепче. Работяга копал землю, расширяя фундамент, и вдруг наткнулся на предмет, который сейчас и принес господину ученому.
Это была книга – и какая! Вид у нее был дорогой и необычный. Обложкой ей служила кожа, неизвестная ни Схюлеру, ни ван Агтерену. На ней отчетливо рельефно прорисовывались следы рубцов и жил. Цвет у нее был багрово-красный (напрашивалось неуютное сравнение с сырым мясом). Схюлер потянулся раскрыть фолиант и прочитать его содержание, но мастеровой усмехнулся:
– Так, mijnheer
[30], я бы и сам мог. Мне думалось, что вам повезет больше, чем мне.
Книга не открывалась. Ее страницы были словно промазаны клеем, а затем и слиплись между собой. Схюлер вооружился скальпелем и попробовал рассоединить листы, но не тут-то было. Своих секретов фолиант ему не выдавал.
– Может, это книга-фальшивка? – высказал предположение ван Агтерен.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Схюлер.
– В Утрехте я как-то видел том «Тетрабиблоса»
[31]. Однако при более тщательном осмотре становится ясно, что это просто-напросто имитация. Не книга, а скорее коробка. Ученый, которому она принадлежала, хранил в ней золото: воры-то не имеют склонности к чтению.
Схюлер, проведя пальцем по обрезу страниц, с сомнением покачал головой:
– А на ощупь воспринимается как бумага.
Он аккуратно обстучал фолиант костяшками, прислушиваясь, не издаст ли тот в каком-нибудь из мест полый звук, – но нет, все было цельно.
– Вероятно, она подлинная, – заключил Схюлер, – но отчего она так плотно сомкнута, сказать не берусь.
Рухнувший на склоне дом принадлежал некоему Деккеру, невежде из невежд – уж кому-кому, а ему фолиант не мог принадлежать. Это подтвердил и мастеровой, заявив, что обнаружил ее, когда продалбливался через слой камня гораздо ниже того уровня, где изначально закладывал свой фундамент Деккер.
– И мне кое-что показалось странным, mijnheer, – сообщил работяга. – Еще секунду назад, когда я копал, никакой книги и в помине не было, а потом вдруг раз – и появилась. Я ведь ее даже не раскапывал. Повернулся и увидел, что она там лежит. И она ничем не запачкана, и повреждений никаких нет.
И действительно – фолиант сохранился безукоризнено, что вообще-то было невероятным для вещи, бог весть сколько пролежавшей в земле. Схюлер поинтересовался, а не могло ли так получиться, что книгу, к примеру, случайно обронил кто-либо из горожан, проходящих мимо стройки.
Мастеровой заверил Схюлера, что дом стоял на отшибе и людей вокруг точно не было, да и, кроме того, на момент обнаружения он работал там совсем один.
Но и в то, что фолиант мог быть закопан кем-то из местных, верилось слабо, учитывая, что мастеровой был вынужден пробиться через слой старого камня.
А если работяга фолиант где-то умыкнул и теперь пытается выжать дюжину гульденов из единственного на весь Тилбург человека, для которого подобная вещица может составлять какую-то ценность? Но ван Агтерен знал мастерового и не имел оснований сомневаться в его честности. Об этом он и шепнул Схюлеру, догадавшись, что старик подозревает неладное.
В итоге Схюлер согласился дать мастеровому за хлопоты несколько стейверов и пообещал ему надбавку в случае, если книга, когда откроется, и впрямь окажется любопытной. К его удивлению, работяга нисколько не рядился, а мизерную, в общем-то, сумму принял не колеблясь. Ссыпав горстку стейверов и пфеннигов в карман, он с облегчением вздохнул и сказал, что его ждет работа.
Ван Агтерен проводил его до двери, а на выходе придержал за рукав.
– Ты мог бы выручить за нее горазло больше в Эйндховене или Утрехте, – вкрадчиво произнес он.
– Угу, – махнул рукой мастеровой. – Ежели честно, я думал податься в Эйндховен, но теперь я рад, что этого не сделал. Хорошо, что я сбыл ее с рук. Избавился. Будь у меня богатство, я бы за нее твоему хозяину еще и приплатил бы, лишь бы он избавил меня от ноши.
– Правда? – искренне удивился ван Агтерен. – Но почему?
– Ты к ней еще не притрагивался, – вымолвил мастеровой, – не держал в руках. А мне было страшно – казалось, что общаешься с кем-то живым. Ей-богу! Она пульсирует, попахивает кровью. Когда я это уяснил, то сразу зарекся, что она и ночи не проведет в моем доме. Возможно, и монетки твоего хозяина упокоятся в сундуках Нагорной церкви – ведь я боюсь, что купленные на них еда и питье отравят меня и мою семью! А еще…
