Он побрел к окну и прислушался к отдаленному тенору какого-то певуна в конце улицы, где находился паб. В заведении бренчало пианино, певун заливался, а припев с охотой подхватывал нестройный хор бражников. Примыкать к публике Мэггз желания не имел: по натуре он был одиночкой.
Ночь выдалась теплая, и Мэггз для циркуляции воздуха оставил окна открытыми, хотя духоту не нарушало ни малейшее дуновение ветерка. Мэггз разделся, улегся в кровать и прочел пару страниц «Спрута». Он, признаться, питал слабость к железным дорогам – вероятно, еще с детства, когда глазел на поезда, курсирующие по узкоколейке возле дома. В свои младые годы Мэггз мечтал стать машинистом. Он думал, что нет на свете профессии благородней, однако в зрелом возрасте намерение свое он не осуществил. Максимум, чем он мог похвастаться, – так это редкими поездками в вагонах третьего класса.
И кем же он стал теперь, когда можно, в принципе, подводить итоги? Неприметным холостяком неопределенного возраста, которого по жизни сопровождает вонь нестираной одежды и лежалой бумаги. Никто не будет скорбеть по Мэггзу после его смерти (исключение составит горстка торгашей, которые на время похорон запрут свои лавчонки, а потом наведаются в меблирашку: не завалялось ли в апартаментах покойного чего-нибудь интересного).
Пение в пабе прекратилось: пробил час закрытия. Мэггз захлопнул книгу. Завтра предстоит встреча с Аткинсоном, надо будет обсудить приемлемые цены. Уже сквозь дрему Мэггз расслышал, как шелестят, переворачиваясь, страницы фолианта.
Ветер, наверное, разыгрался, сонно подумал он, в силу усталости не придав значения тому, что ночь стояла абсолютно безветренная.
* * *
Утром он снова проснулся поздней обычного, что было, в общем-то, оправдано: ночь выдалась душной, и Мэггз, похоже, все время проворочался в попытке выискать на своем узком ложе местечко попрохладней. Он побрился, пару раз больно порезавшись, и направился на Чаринг-Кросс для встречи с Аткинсоном. Лишь на полпути он спохватился, что не взял с собой фолиант, однако решил не возвращаться за книгой. Ну и ладно, Британская библиотека подождет, а сегодня интересней то, что ему скажет Аткинсон насчет иллюстрированных томов и их возможной продажи.
Аткинсон устроился на стульчике возле окна и бережно стирал ластиком карандашные ценовые пометки, проставленные на скромном издании Джейн Остин.
Коробки с книгами, принесенные давеча Мэггзом, притулились в углу. Возможно, у Аткинсона до сих пор не дошли до них руки, что необычно для дельца, чующего скорую и верную наживу. А вообще-то, они находились именно в том месте, куда Аткинсон всегда складировал «пустое» чтиво: дескать, пусть его забирают те, кому предстоит скорое разочарование. Но непонятно, отчего Аткинсон не проявил к этим томам интерес. От них так же верно веяло прибытком, как от подсвечника воском.
– Как дела? – бодро спросил с порога Мэггз. – На улице жутко парит!
– И пожарчей видали, – буркнул Аткинсон.
Со лба у него капало, под мышками рубахи выступили темные пятна.
Мэггз чувствовал, что тоже взопрел. И зачем он надел макинтош, спрашивается? Не мешало бы оставить его дома, но плащ был для него такой же неотъемлемой частью, как глаза и уши. В его карманы можно было запихать уйму книг.
– А ты уже взглянул на мой товар? – по-свойски осведомился Мэггз.
Аткинсон озадаченно насупился. Он молча уставился на Мэггза через толстые линзы очков. От влажности они малость запотели, и он их снял и вытер носовым платком, после чего снова нацепил. Выражение лица торговца при этом не сменилось. Скорее наоборот: недовольство проступило еще явственней.
– А ты их что, сам не видел, перед тем как тащить в такую даль сюда? – проворчал Аткинсон. – Если нет, то надо было. И не топал бы сюда зазря.
– Ты о чем? – слегка оторопел Мэггз. – Книги-то редкие! Я из них кое-что сторговал, помнится, самому старику Сэндтону, а ему палец в рот не клади. Знаток. И не внушай мне, что у тебя к ним нет интереса. Да мне бы на Чарринг-Кроссе стоило хоть один камень бросить, и я бы уже попал в полдюжины охотников, готовых сразу же выложить кучу денег за такой экземплярчик! Без вопросов. Я тебе еще услугу сделал, что первому их предложил.
– Ты лучше ступай себе и кидайся камнями сколько влезет, стяг тебе в руки. Если услугой ты считаешь транжирить почем зря чужое время, то услугу ты мне оказал отменную. Спору нет.
Мэггз оторопел, и Аткинсон, внимательно посмотрев на него, смягчился.
– Нет, серьезно, Мэгги, – с горечью произнес он, – ты сам-то их хотя бы пролистал перед тем, как нести ко мне?
– Конечно! – всплеснул руками Мэггз. – За кого ты меня принимаешь?
– Тогда, значит, видел.
– Видел что?
– Как над ними надругались, – с мрачной серьезностью пояснил Аткинсон. – Над каждой, причем самым варварским образом. У меня от вида первой сердце кровью облилось, а затем еще с десяток раз, на протяжении всего осмотра. Как такое мог сотворить человек, утверждающий, что любит книги, у меня просто в голове не укладывается. И как ты осмелился притащить их ко мне? Мы знакомы друг с другом бог весть сколько, Мэгги, и мне невыносимо сознавать, что ты думал меня облапошить. Скажи мне правду, Мэгги!.. Если – да, то наши пути с тобой резко разойдутся.
Мэггз не слушал Аткинсона. Он потянулся к самой ценной из книг, лежащих в коробке, – набору ранних цветных ксилографий
[38] семнадцатого века, известному как «Десятая коллекция каллиграфии и картин Бамбуковой Студии», изданной в тысяча шестьсот тридцать третьем году Ху Чжэн-янем
[39], и снял с нее обложку.
Книгу он положил на прилавок и, прежде чем начать листать страницы, бережно открыл ее, придержав за уголок лоскутком чистой ткани.
– Ишь, какие нежности, – сухим и горьким смешком кольнул его Аткинсон. – Поздно уж беречь, когда ты об нее, можно сказать, ноги вытер.
От потрясения Мэггз вскрикнул. Первая же страница книги оказалась испещрена знакомыми красновато-лиловыми каракулями. Он взялся перелистывать страницы и ужаснулся. Каждая диковинно изысканная орхидея и каждый изящный сливовый цветок – все было аналогичным образом попорчено каракулями, словно паршой. Даже каллиграфические иероглифы не избежали печальной участи. Мэггз закрыл книгу и взялся за следующую: увы, результат был одинаков. Но он не останавливался, пока не извлек из коробки последний – тоже безнадежно испорченный – экземпляр.
– Это… невозможно, – бесцветным голосом выдавил Мэггз. – Когда я их сюда приносил, они были в целости и сохранности. Я полночи их проверял и готовил.
Он повернулся к Аткинсону.
– Наверняка это твой недосмотр! – выпучив глаза, выкрикнул он. – Кто-нибудь зашел в твою лавчонку и тайком изуродовал мой товар чернилами! Еще вчера книги были чисты, как в день своего творения. Ты мне за них должен, Аткинсон. Иначе я подам на тебя в магистрат!
